Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
20 
– Рад слышать, сударь, – сказал Планше озабоченно. – Я вижу, однако, вы к лекарствам и не прикасались вовсе? Нужно же лечиться…
– Вот то-то и оно, – сказал д’Артаньян серьезно. – Даже такие железные люди, как гасконцы, не отрицают медицины. Только вот что, мой любезный Планше… Собери-ка ты в мешок всю эту аптеку, всю, без малейшего изъятия, и выброси потихоньку в подходящее место…
– Но, сударь…
– Я приказываю! – сказал д’Артаньян и добавил наставительно: – Видишь ли, матушка дала мне с собой рецепт поистине чудодейственного бальзама, который ей когда-то открыла старуха цыганка. Бальзам этот излечивает любые раны… кроме, пожалуй что, сердечных, а порукой тому – мой отец, который его не раз пользовал с непременным успехом… Когда расправишься с аптекой, ступай на кухню, спроси вина, масла, розмарину и еще кое-чего, что записано на этой вот бумажке… да береги ее, смотри! Мы оба будем им лечить наши раны, и ты убедишься, что цыганки не всегда бывают обманщицами… Ну, живо!
– А куда прикажете сложить ваши вещи?
– Да вот на этот стул хотя бы, – небрежно распорядился д’Артаньян.
Планше повиновался, потом, крутя головой в некотором сомнении, принялся сваливать в тряпицу флаконы и склянки. Едва он вышел, как д’Артаньян порядка ради полез в потайной карман камзола, чтобы удостовериться в сохранности своего главного достояния – рекомендательных писем…
Он раз двадцать выворачивал пустой карман, как будто это могло чем-то помочь. Он перетряхнул и ощупал камзол, как будто письма могли завалиться за подкладку, в дыру, которой не имелось. И много времени понадобилось, прежде чем он смирился с простой истиной: писем там не было…
Должно быть, его яростный рев разнесся по всей гостинице – потому что буквально через несколько мгновений в комнату вбежал встревоженный хозяин:
– Ваша светлость?!
Д’Артаньян сгоряча выхватил из ножен шпагу, забыв, что от клинка остался жалкий обломок. Впрочем, хозяин пребывал в столь явном расстройстве чувств, что даже этот огрызок привел его в ужас.
– Ваша светлость! – возопил он, размазывая слезы по толстому лицу. – В чем я провинился?!
– Письма! – вскричал д’Артаньян, все еще размахивая обломком клинка. – Мои письма!
– Письма?
– Не притворяйся идиотом! – взревел д’Артаньян. – Что-то я до сих пор не встречал идиотов среди трактирщиков! Вы все себе на уме, канальи! Мои рекомендательные письма, про которые я тебе говорил, прохвост ты этакий!
– К господину де Тревилю? – припомнил хозяин.
– И к господину де Кавуа, правой руке кардинала! – кричал д’Артаньян. – Итого два! Ты умеешь считать или только обсчитывать? Два письма! А сейчас нет ни одного!
Он был еще довольно слаб, и эта вспышка гнева вызвала приступ нешуточной дурноты, так что д’Артаньян вынужден был выпустить бесполезный обломок шпаги и со стоном откинуться на подушки. Получив на миг передышку, хозяин, о чем-то усиленно поразмыслив, вопросил:
– Надо ли понимать так, сударь, что письма украдены?
– А ты как думаешь, болван? – слабым голосом отозвался д’Артаньян.
– Боже мой! Репутация моей гостиницы безукоризненна…
– Боюсь, у твоей гостиницы очень скоро не останется ничего, кроме репутации, – тихо, но достаточно грозно пообещал д’Артаньян. – Как только мне станет чуточку лучше, я ее разнесу в пух и прах, а тебя самого… тебя самого… черт, да я тебя надену на вертел и зажарю!
– Пресвятая богородица! – возопил хозяин с нешуточным страданием. – Что же это творится? Господа мушкетеры грозили отрезать мне уши. Граф Рошфор обещал повесить на воротах, а теперь вот и вы…
– Позволь тебе напомнить, мошенник, – сказал д’Артаньян, – что и мушкетеры, и граф Рошфор далеко отсюда… а значит, я-то доберусь до тебя первым, уж будь уверен… То, что останется от твоей гостиницы, от этого притона, где грабят благородных путешественников, нужно будет, думается мне, переименовать. Лучше всего будет звучать «Трактирщик на вертеле». Как тебе?
Судя по лицу хозяина, подобная перспектива не вызвала у него ни понимания, ни энтузиазма. Окончательно уничтоженный, он торчал посреди комнаты, бормоча:
– Ваша светлость, ваше сиятельство… Должно быть, вывалились в суматохе… Я сейчас всех подниму на ноги…
– И немедленно! – заорал д’Артаньян, собрав остаток сил.
Примерно через четверть часа в дверь бочком-бочком вошел Планше и доложил с опаской:
20 
