Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
82 
Сине-желтое пламя, яркое, горевшее ровно, вспыхнуло у борта лодки и, отделившись от нее, поплыло по течению, вскоре миновав то место на набережной, где сидел в коляске Сварог со спутниками. Теперь они видели, что это фонарь в форме перевернутой и усеченной снизу пирамиды, синий, покрытый золотыми геральдическими лилиями. Року бон, погребальный фонарь ронерских королей. Сварог долго смотрел ему вслед. С этим фонарем, отправившимся к океану, уходили в небытие Барги — развратники и покровители храмов, великие стратеги и дебилы, меценаты изящных искусств, то осыпавшие золотом художников, то сжигавшие по пьяной прихоти фаворитки библиотеки и ценнейшие полотна живописцев прошлого; чернокнижники и святые, моты и скупцы, полнокровные эпикурейцы и аскеты-ханжи, собиратели и неудачники — и, наконец, личности, бесцветные во всех отношениях.
Фонарь скрылся за близлежащими домами, но Сварог долго еще смотрел на темную реку, чувствуя себя чужим в этом городе, где больше не было Делии, которую он не сумел уберечь. Потом сказал, ни на кого не глядя:
— Знаете, о чем я подумал? Оказывается, в отличие от нашей бравой компании, великому множеству народа так и не случается за всю свою жизнь кого-нибудь убить. Странно, правда? Как другой мир, честное слово… — И совсем тихо произнес:
- И вы едва ли
- Вблизи когда-нибудь видали,
- Как умирают.
- Дай вам Бог и не видать…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
УНЫЛАЯ БРИГАНТИНА
Ледяной Бугас, Шкипер Темного Моря, капитан почтенной бригантины «Невеста ветра», четвертые сутки пребывал в унылом, каком-то устоявшемся недоумении. С теткой Чари он был знаком с незапамятных времен, знал за ней (как и она за ним, взаимно) столько озорных дел, что хватило бы на полдюжины Монфоконов, и сделал бы ей одолжение не в пример серьезнее, чем просто отвезти из одного места в другое, вдобавок за хорошую плату, парочку ее друзей, обходясь с ними со всей любезностью. Бригантина все равно уходила в море, а каюта квартирмейстера так и пребывала пустая (ибо сам квартирмейстер давненько покачивался на рее горротского корвета «Гривастый крокодил», должным образом просмоленный для долгой сохранности — а нового еще предстояло подобрать со всем тщанием).
Вся беда была в том, что Бугас терпеть не мог нераскрытых загадок.
Любых. Водился за ним такой грешок, из-за которого капитан дважды совершенно бескорыстно впутывался в опасные дела, пахнущие серьезными тайнами, ради одного удовольствия оказаться среди знающих разгадку. Бывают страстишки и похуже, а на доходы капитанская слабость мало влияла, так что команда давно свыклась — всех на свете денег все равно не захапаешь, нужно иногда что-то и для души…
Но эта странная парочка была загадкой непробиваемой. Высокий барон со спокойными серыми глазами серьезного убийцы, привыкшего перерезать глотку лишь при необходимости (каковое качество Бугас в людях ценил и уважал, будучи сам таким же), и смазливая девчонка-лауретта (сначала представлялось — дочка или племянница, оказалось — любовница).
Сперва Бугас, еще не видя их, решил, что у них хлопоты с легальным выездом из страны. Каковую гипотезу вроде бы подтверждало невиданное количество тихарей, перед самым прибытием странной парочки прямо-таки хлынувших в порт, как зерно из распоротого во всю длину мешка. Но парочка поднималась на бригантину открыто, без малейшего волнения, а тихари, такое впечатление, порывались встать навытяжку и таращились пугливо, как пассажиры захваченного «купца» на абордажную команду. И «вольную»[5] Бугасу принес из капитаната вместо обычного письмоводителя, с благодарностью получавшего за эту услугу серебрушку, сам комендант порта, министерский секретарь, чин, как известно, приравненный в армии к полковнику, а на море к флаг-капитану. От какового неслыханного феномена, ни разу не случившегося ни с одним мореходом, будь он честный каботажник или головорез с корсарским патентом в кармане, Бугас ошалел настолько, что по многолетней привычке сунул его превосходительству сестерций — а тот, ровно пребывая в некотором затмении чувств, монету взял…
Первые два дня барон, отвлекаясь лишь на завтраки, обеды и ужины, затворником сидел в каюте покойного квартирмейстера и, по докладам главного кухаря, беспрестанно читал бумаги, которых у него с собой был целый мешок. Даже с наступлением темноты ставил «карбилку» и продолжал шуршать. Добросовестный кухарь, за годы плавания на «Невесте ветра» малость заразившийся от капитана той же страстишкой, успел запустить глаз — благо бумаги барон после его прихода не прятал и ничем не прикрывал.
82 
