Последние отзывы

  137  

Я умолк и на этот раз надолго. Пошел он, этот засушенный Удод… Все его бумаженции не стоят одной, которую накалякала неразделенная любовь Бермана, Эллочка, когда я взял ее за жабры. /Интересно, как там с ними справляется дед Артем? Нужно бы навестить старика…/ А потому у меня такое алиби, что его с пушки не пробьешь.

Но в отношении Жердина я был не прав. Видимо, его заставили поделиться сведениями с УБОПом, но он не рассказал главное – то, что наше О.С.А. работало по Храпову целенаправленно. И что я не только знал, кто такой передовой бригадир, но и шел по его следу. А это уже совсем другой компот. Тут можно домыслить все, что угодно. Чего-чего, а фантазеров в милиции достаточно; такое могут придумать, что хоть сразу давай какомунибудь горемыке расстрельную статью, без суда и следствия…

В камеру меня не бросили. Правда, в этом не было ни заслуги Серегиного папаши, ни самого Плата, ни лично моей. Просто во время обыска в нашей конторе менты нашли заявление Эллы, которое Серега – как это для него, педанта и чистюли, ни странно – не спрятал в наш тайник, а оставил в сейфе. Правда, это был укороченный вариант; в нем содержалось лишь признание танцовщицы, что она шандарахнула Храпова по башке, когда он хотел ее изнасиловать. Все остальное – мои похождения на хазе передового бригадира, мафиозные дела, в которые была вовлечена несравненная Элин, и так далее – я попросил отразить в другом, расширенном варианте заявления. Собственно, он был первым, это потом мне стукнула мыслишка, что необходимо иметь элементарное алиби, без разных там подробностей, которые при соответствующем раскладе могли сослужить и мне, и Элле плохую службу.

Так вот, в камеру меня не бросили, а мариновали в коридоре под кабинетом Удода почти до самого вечера. Плата в это время прокачивали на предмет заявления танцовщицы. Я этого не знал, потому маялся в жутком мандраже, хотя и был внешне беззаботным.

Версия по поводу заявления у нас была. Мы долго думали, как все обставить в лучшем виде, и наконец сварганили вполне удобоваримую историйку, на которой мне не хочется останавливаться, потому как она представляла собой наглую беспардонную ложь, украшенную цветной мишурой из хилых фактов, при серьезной проверке не выдерживавших никакой критики. И Плат, как он после рассказывал, держался за эту версию, как черт за грешную душу. Его мытарил какой-то приезжий следователь, переведенный в областной центр из провинции, который из кожи лез, лишь бы что-нибудь да наскрести на Серегу и наше агентство…

Нас отпустили, взяв подписку о невыезде, под вечер, когда на улицах начало сереть. Мы шагали молча и отрешенно, каждый наедине со своими мыслями. Впрочем, болтать было очень опасно – вдруг нас ведут с помощью лазерного подслушивающего устройства? Я почему-то не думал, что у нашего УБОПа есть такая штуковина, но кто мог предоставить гарантии, что Удод не работает на мафию и перед нашим уходом не дал знать, кому следует, чтобы нас любезно встретили и проводили?

– Такси? – спросил я Плата, когда мы вышли на центральную площадь города.

– Лучше частник, – ответил Серега и показал на группу машин разных марок, припаркованных возле сквера. – Они стоят в очереди, так что подстава исключена.

– Куда едем?

– Ну, во-первых, в нашу контору. Посмотрим что там и как. И заодно успокоим Марка…

– А во-вторых, – подхватил я, – мне хочется надраться. До чертиков. Эти твои менты меня уже достали. Предлагая пойти в бар.

Плат посмотрел на меня как-то очень тоскливо и промолчал. Да, плохо быть в роли подследственного. Мне кажется, для того, чтобы вырастить настоящего порядочного мента с душой, готовой к состраданию, нужно вместо школы милиции посадить парня сначала хотя бы на год в кутузку, естественно, перед этим протащив его по всем кочкам судопроизводства. Чтобы когда-нибудь потом, очутившись, как Серега, по другую сторону баррикады, не открывать заново прописные, банальные истины, в свое время напрочь задавленные форменной фуражкой…

Глава 24. ЗАПАДНЯ

Мы с Платом появились в баре около десяти вечера. Можно было прийти в "Шаловливые ручки" и раньше, но нам пришлось битый час успокаивать совсем расклеившегося Маркузика. Доставив нашего друга в объятия родной мамаши, мы на том же такси поехали, как оказалось, искать не отдохновения, а приключений на свои задницы…

Удивительно, но, несмотря на раннее для "Шаловливых ручек" время, в баре было довольно людно. Гришка Волобуев, сиречь бармен Жорж, подсвеченный снизу люминесцентными лампами и в своем белом прикиде, буквально пылающем ярким неземным цветом, сновал за стойкой как фантом. Завидев нас, этот хитрый сукин сын построил такую вежливо-подобострастную улыбку и так угодливо поклонился, что я едва сдержался, чтобы не отвязать свой длинный язык и не прокомментировать во всеуслышание отменную гибкость его спины. Слава Богу, у меня все-таки хватило воли сдержать этот хамский порыв и вежливо кивнуть в ответ. Что поделаешь, каждая профессия предполагает гипертрофированное развитие самого необходимого для работы органа, обычно включающегося автоматически, помимо воли своего хозяина. Тем более, что теперь Жорж знал, кем я стал, а также ему хорошо были известны мои финансовые возможности, с некоторых пор значительно укрепившиеся. С одной стороны это обстоятельство вызывало в нем досаду и сожаления – он потерял надежный источник неучтенных официальными органами, а также его хозяином, доходов в виде грабительских процентов от позаимствованных мне сумм, а с другой – бармен приобрел щедрого клиента, не скупившегося на чаевые. Которые я с не свойственной мне предусмотрительностью давал ему на всякий случай: вдруг наше О.С.А. пойдет ко дну и я снова стану тем, кем был – полным пролетарием, состоящим на учете в бирже труда.

  137