очень нудно 
142 
Тем временем Келли все еще не мог ужиться с последствиями открывшейся правды о Нике. Какая-то его часть – Джон Келли-мужчина, Джон Келли-журналист, Джон Келли-человек – уже много раз хотела рассказать все Карен Медоуз. Но его вторая половина – Джон Келли-отец – не могла сделать этого, не могла смириться с мыслью о том, что придется стоять в суде и давать показания против своего единственного сына. Даже несмотря на то, что он понимал: позволяя сыну оставаться безнаказанным после его убийств, он позволяет остаться безнаказанными и куче других ублюдков. Включая Джеррарда Паркера-Брауна. Не говоря уже о чудовищном ирландце, все еще остававшемся человеком без имени.
Широковещательные заявления о защите национальной безопасности не впечатляли Келли. Ему было плевать, что изначально толкнуло Паркера-Брауна, безумного ирландца и его собственного сына на серию преступлений, которые Келли считал бесчеловечными. Он никогда не думал, что игра стоит свеч.
Но он также не был готов бросить своего сына волкам, отправить его в тюрьму почти наверняка на пожизненное заключение. Вместо этого он решил скрыть улики, чтобы защитить Ника, и – хотя, может быть, это и странно – скорее такое решение, чем то, что совершил Ник, подвело его к тому, чтобы едва не покончить с собой.
Он снова ополоснул лицо водой. Шишки и разноцветные синяки уже давно сошли с его лица. Но шрамы на душе не заживут никогда.
Он подумал о Карен. О том, с каким честным и немного старомодным энтузиазмом она ловила преступников. Он подумал о Маргарет Слейд. О том, как поиски справедливости по отношению к дочери и к другим погибшим молодым солдатам превратили ее в совершенно другого человека. Он подумал о Джослин Слейд, которая была застрелена из собственного автомата, а до этого изнасилована. Ее матери еще предстоит это узнать. Он подумал о Крейге Фостере, Джеймсе Гейтсе, Алане Коннелли и Роберте Моргане. Самому старшему из них было лишь девятнадцать. Он подумал, как внезапно у них отобрали жизнь.
А затем подумал о том, как он всех их подвел.
Встретившись лицом к лицу с Карен сегодня вечером и зная, сколько всего еще не сказано, зная, что он один из немногих людей, кто отчасти знает о том, что случилось в Хэнгридже, зная, что он точно единственный человек, который может хоть что-то изменить, пусть немногое, Келли вдруг понял, что пришло время действовать.
Наверное, это было неизбежно. Приняв решение не расставаться с жизнью, он не мог продолжать дальше жить с этой страшной правдой. Ему придется пожертвовать своим сыном, и только сейчас он почувствовал, что готов к этому. Это было невыносимо, хоть он и знал, что ничего лучшего Ник не заслуживает. Его сын был хладнокровным убийцей и, по мнению Келли, страшным человеком. Келли не мог больше прикрывать его. Он не мог больше прикрывать ни одного из них. Время и вправду пришло.
Ему было сложно представить, каково это – давать в суде показания против собственного сына. А если он сделает это, вполне возможно, ему придется открыть и свои ошибки – то, как он бросил в детстве мальчика, который вырос, чтобы стать убийцей. Но теперь Келли был готов и к этому.
Теперь он чувствовал себя сильней, чем был во время слушания дела Алана Коннелли. Он более или менее оправился после смерти Мойры. И хотя он так и не воспрянул духом, но он, конечно, уже был далек от суицида.
Келли тщательно вытер руки и лицо и пошел вниз. Карен ждала его в холле. Она выжидательно посмотрела на него. У Келли кольнуло в сердце. Она была, наверное, его лучшим другом. И в эти одинокие месяцы ему очень ее не хватало. И, как и она, он с наслаждением вспоминал этот их единственный поцелуй. И не мог удержаться от того, чтобы спрашивать себя – возможно, однажды, в лучшее время, только возможно…
Нет. Снова неподходящий момент. Неподходящий момент для того, чтобы даже думать о таких вещах.
У Келли было что сказать. И он не мог больше ждать. Он сразу же перешел к главному.
– Я думаю, нам придется забыть об ужине, Карен, – сказал он. – Я хочу кое-что тебе рассказать. На самом деле мне надо рассказать тебе столько всего… Думаю, тебе лучше снова сесть.
142 
