Последние отзывы

  11  

– А может, все-таки, что-нибудь найдется? – спросил я весело и сунул даме под нос раскрытый на первой странице паспорт – так, чтобы она увидела мою фамилию.

– Вы шо, глухой!? – разгневалась дама. – Чи можэ читать не умеете? Тут усё написано.

Она ткнула пухлым пальцем в табличку.

– С чтением у меня всегда были проблемы… особенно в первом классе. – Я снова жизнерадостно осклабился. – Здравствуй, Галюня.

Я узнал ее сразу. Это была моя одноклассница Галя Чередник. Она жила через квартал и отличалась веселым нравом, артистичностью и певучестью.

Ей пророчили большое эстрадное будущее, но она выскочила замуж, не дожидаясь окончания школы, и все планы ее родителей пошли коту под хвост.

Со слов своих стариков я знал, что Галя с горем пополам закончила какой-то техникум, а затем уехала вместе с мужем-нефтяником в Тюмень.

Значит, вернулась…

– Здрасьте… – По ее округлившимся от удивления глазам я понял, что она меня не узнает.

И не мудрено – я здорово изменился. Раньше я был весь какой-то беленький, мягкий и пушистый, но жизнь сначала здорово поработала надо мной резцом и топором, а затем закалила в кузнечном горне, и теперь моя смуглая физиономия казалась вырубленной из дикого камня, а некогда пышная шевелюра превратилась в короткую стрижку с первым инеем на висках.

– Извините… мы с вами где-то встречались? – неуверенно спросила Галюня.

– Конечно. И не раз.

Тут она спохватилась и перевела взгляд на мой паспорт, который лежал перед нею.

– Мамочки! – ахнула Галюня. – Стив!?

Меня прозвали Стивом где-то в шестом или седьмом классе. Тогда очень модно было обезьянничать, меняя имена на иностранный манер: Мария – Мэри, Никита – Ник, Михаил – Мишель и так далее.

Когда я начал публиковаться, то решил взять псевдоним. Я не очень верил в свой литературный талант, и мне не хотелось выглядеть в глазах боевых товарищей и знакомых дешевым фраером и бумагомаракой, погнавшимся за сомнительной славой сочинителя бульварных романов.

Потому на обложках своих "шедевров" я значился как Стив Лукин. Так из школьного прозвища и девичьей фамилии мамы у меня получился псевдоним, под которым я пытался укрыться, как в бомбоубежище, от неудач на писательской стезе и от своего прошлого.

– А то кто же, – ответил я, широко улыбаясь.

– Сти-ив… – страстно простонала Галюня, и не успел я глазом моргнуть, как она выбежала из-за стойки и заключила меня в объятия.

Не скажу, что мне были неприятны ее лобзания. Но от Галюни исходил жар, как от железной печкибуржуйки, а потому меня мгновенно прошиб пот; да и тискала она меня так, будто занималась японской борьбой сумо и была в этом деле мастером.

– Галюня, ты меня задушишь…

Выдавив из себя эту фразу, я вырвался из богатырского захвата и по-братски чмокнул ее в щеку; затем, немного подумав, приложился и с другой стороны – на этот раз уже с чувством.

– Так ты найдешь старому другу местечко в этом заповеднике гоблинов? – спросил я, указав широким жестом на изрядно обветшалый интерьер вестибюля гостиницы.

– Конечно, о чем речь! – воскликнула Галюня. – Ты получишь шикарный одноместный номер. Момент…

– Она быстро заполнила формуляр и громко позвала: – Никитична!

Из какой-то каморки шустро выскочила женщина в годах и остановилась перед Галюней в позе моментальной готовности.

– Триста седьмой, – сказала Галюня, вручая ей ключ. – И дывысь, шоб усё было в лучшем виде. Белье поменяй на новое.

Подлаживаясь под меня, она старалась говорить на чистом русском языке. Это у нее получалось неплохо, но иногда в речи все-таки проскальзывали элементы суржика.

– Будет исполнено, Галина Николаевна! – бодро ответила Никитична и бесшумно исчезла – будто ее нечистый прибрал.

– Ты иди, устраивайся и принимай душ, а я зайду к тебе в гости через часок, посидим, поговорим, – замурлыкала Галюня, любовно глядя на меня своими волоокими глазами. – Как же долго мы не виделись…

– Эт точно…

Номер и впрямь был хорош. Его недавно отремонтировали и, похоже, держали в запасе для экстраординарных случаев.

Я плескался в душе не менее получаса, испытывая настоящее блаженство. После поездки по железной дороге у меня всегда появлялось такое ощущение, будто я не мылся как минимум неделю.

Пропитанные потом тысяч пассажиров старые матрацы и подушки, благополучно переехавшие из мрачного социалистического прошлого в светлое капиталистическое будущее, вызывали во мне чувство брезгливости.

  11