120 
Даже лицо ее изменилось и больше не напоминало мое. Она внезапно превратилась в совершенно незнакомое существо.
Послушай, Рианнон, ты больше не в Партолоне, а я не твоя рабыня. Тебе не напугать меня. Я буду говорить так, как сочту нужным. Мне хотелось быть доброй с тобой, особенно после того, как Эпона продемонстрировала то прошлое, из-за которого ты стала такой зловредной.
Рианнон дернулась, словно получила от меня удар, однако я продолжала гнуть свое:
— Но ты делаешь все, чтобы я забыла о доброте. Думаю, твоя проблема в том, что за всю жизнь тебе ни разу не сказали «нет». Вот ты и росла избалованной паршивкой, портила все на своем пути. Теперь ты стала эгоистичной, зловредной стервой. При обычных обстоятельствах я бросила бы тебя одну, чтобы ты выбиралась из всех проблем, как уж сумеешь. Надеюсь, в конце концов до тебя дошло бы, что ты нуждаешься в серьезном лечении. Но проблема в том, что ты перешла на темную сторону и каким-то образом умудрилась впустить в этот мир безумную злобную тварь. Черт, Рианнон, если ты не знаешь, то в Оклахоме обычно не бывает снегопадов, — сказала я с издевкой, — Это неестественно, как и то колдовство, к которому ты прибегла, — Я шагнула к ней. — А теперь я хочу, чтобы ты отослала ту дьявольскую тварь обратно в ад или еще куда, чтобы мне можно было вернуться домой, где и полагается быть.
Я отошлю тварь туда, где ей полагается быть, — Голос Рианнон звучал холодно и очень сдержанно, — Смотри и запоминай, училка.
Она резко отвернулась и с громким криком воздела Руки над головой. Брес начал молиться вслух. Слов я не разобрала, но мое тело на них отреагировало. Волосы встали дыбом, и мне показалось, что я угодила в самый центр грозы. К хриплому гортанному голосу Бреса присоединился певучий говорок Рианнон. Она подошла к нему ближе, но, как я заметила, старалась не переступать границу круга.
Не поднимая головы, Брес разжал пальцы и протянул к ней руки. В открытой ладони, несмотря на серый снежный день, зловеще сверкнуло лезвие.
— Ну вот, приехали, — пробормотала я, готовясь то ли рвануть вперед и выбить нож из его руки, то ли закрыть глаза, словно на киносеансе, где показывают ужастик.
Пока я решала, что делать, Брес поднял голову. Я с испугом увидела, как менялись черты его лица, будто вылепленного из мягкой глины. Сначала ноздри и губы сомкнулись, словно их запечатали, затем сверкнули злобным огнем глаза. Через секунду это были уже черные впадины, рот оказался утыкан клыками. Лицо его снова изменилось. Я тупо смотрела на невероятно красивого мужчину, каких в жизни не видела, потом заморгала и сглотнула желчь, подступившую к горлу, а Брес тем временем снова превратился в доходягу.
Рианнон вообще никак не отреагировала на эти жуткие метаморфозы. Она отняла у него нож и двумя быстрыми движениями, словно Зорро, напрочь спятивший и забывший правописание, начертила у Бреса на груди огромный красный крест. Кровь тут же потекла из ран тонкими струйками.
При ее появлении темп их молитвы резко усилился. Краем глаза я заметила, как в стороне шевельнулось темное пятно, мгновенно повернула туда голову и увидела то, от чего у меня екнуло сердце и похолодела кровь.
Чернильное пятно метнулось вперед. Рианнон, должно быть, тоже почувствовала его присутствие, потому что обернулась. Она увидела черную бесформенную массу, сощурилась и сменила слова молитвы, но я по-прежнему узнавала среди них только имя твари.
Нуада айрих мо ду! Нуада айрих мо ду! Нуада айрих мо ду!..
Так продолжалось до бесконечности, словно играла заезженная пластинка. Черное пятно начало подниматься и принимать узнаваемые очертания Нуады. Из придатков, напоминавших руки, выросли когти. Из черной кляксы с дрожанием вылезли еще две конечности и приняли форму ног. Потом расправились крылья. По лицу твари пробежала дрожь, раскрылась пасть, чтобы произнести первые слова:
Женщина, — пробулькал он гортанно, — Я здесь по твоему повелению.
Он не сводил глаз с Рианнон, а меня вроде бы не замечал.
Я чту твое послушание, — обольстительно произнесла эта мерзавка, — Теперь слушай мой следующий приказ — вселись в тело моего слуги.
Из ужасного рта вырвалось то, что можно было с натяжкой назвать смехом.
У тебя хватило могущества пробудить меня, женщина. Но твоего жалкого жертвоприношения кровью не достаточно, чтобы повелевать мною. — Он подполз ближе к тому месту, где мы стояли, — Ты поступила глупо. У меня нет ни малейшего желания быть твоим слугой, зато я желаю отведать тебя.
120 
