Последние отзывы

  6  

– Доброй ночи, душа моя, – молвила Бригадирша совершенно безмятежно, без тени укора.

– Я… хотела прогуляться по парку, – сказала Ольга с непонятно откуда взявшимся чувством вины: Бригадирша в жизни не делала замечаний ни ей, ни Татьяне, не пыталась играть роль строгой воспитательницы и уж никогда не наушничала.

– A beau mentir qui vient de loin.^[1]

Лицо старушки было, с точки зрения безжалостной молодости, ужасным – сплошная сеть морщин, а вот глаза были ярко-синие, ничуть не выцветшие и не потускневшие. Поневоле вспоминалось, как однажды престарелый граф Лассиц, мечтательно закатывая глаза, говорил князю: «Вы и представить себе не можете, как кружила головы Жюстин при дворе двух императриц и недолгом царствовании Петра Федоровича…» Ну да, конечно, Жюстин, Устинья Павловна…

– По парку, так по парку, – кротко сказала Бригадирша. – Лишь бы не там, где изволит сомнительно блистать этот пруссак, похожий на жердь с прицепленными погремушками…

Всем в усадьбе было прекрасно известно, что Бригадирша питает к пруссакам категорическую нелюбовь – за то, что в Семилетнюю войну год продержали в плену, предварительно изранив картечью и саблями, будущего бригадира, а тогда поручика. Этот ее пунктик принес Устинье Павловне определенные житейские неудобства во времена незадачливого Петра Федоровича – но послужил наилучшим образом при следующем царствовании…

– Мир, право, перевернулся, – скорбно продолжала старушка. – Родовитейший русский князь должен в видах политики принимать эту прусскую глисту чуть ли не с раболепием…

– Политика, бабушка, вещь циничная, – сказала Ольга.

– Кто ж спорит? В мою молодость политикой, бывало, до того увлекались, что самодержцев мимоходом душили, а простых князей с графами, не говоря уж о полковниках и прочих поручиках, шеренгами гнали кого на плаху, кого в Сибирь… Но вот при чем тут прусский парвеню, который у себя дома слаще трески ничего не видывал? Волдырь на ровном месте – Пруссия… Мы с ней, изволите ли видеть, вознамерились дружить пылко… Qui a le loup pour compagnon, porte le chien sous le hoqueton.^[2] Душа моя, у тебя вид отчего-то испуганный… – синие глаза глядели проницательно и умно. – Тебя, часом, не этот ли шалопай напугал?

– Какой? – недоуменно спросила Ольга.

– Да вон тот корсиканский выскочка с картины, – сказала Бригадирша самым обыкновенным тоном. – Кому же еще здесь безобразничать?

– Как это? – спросила Ольга неуверенно.

– Как, как… Идешь мимо него ночью, а он, прохвост, начинает руками показывать невесть что, таращиться как живой, глазами вертеть… Ты, конечно, голубушка, девица, как нынче выражаются, современная и прогрессивная – правильно я ваши словечки выговариваю? – только такие вещи вовсе от вашего прогресса не зависят и происходят сами по себе, хоть ты тресни… В самом деле, никогда не видела, как он из себя живого строит?

– Может быть… – в растерянности произнесла Ольга.

– Значит, видела, – удовлетворенно сказала старушка. – То-то и бледновата… Пренебреги, душа моя. Никакого вреда он никому причинить не волен, а то, что вертит глазами и водит ручонками – дело житейское… Это бывает. Напущено на картину, вот и весь сказ. У кого болото, у кого лес с разбойниками, а у нас напущенная картина. Случается. Скажу тебе по совести, в округе бывают вещи и поопаснее, так что я бы на вашем месте по лесам не носилась очертя голову…

Ольга искренне сказала:

– Вот уж где мы не встречались ни с чем… таким, так это в лесах. Разбойники, конечно, водятся, где же без них…

– Я не про разбойников говорю. Я про другое.

– В жизни не видела, – сказала Ольга.

– А ты не зарекайся, не зарекайся… Ступай уж, что тебе лясы точить с выжившей из ума старухой… Пруссак где, вот кстати?

– Изволят любоваться балетом, – сказала Ольга, заметно повеселев после того, как узнала столь успокоительные новости о картине.

– Сказала б я, чем ему любоваться, без прикрас и простыми словами, как было принято без лишних церемоний при государыне Елизавете Петровне, да не хочу подавать дурного примера современному юношеству в твоем лице… Ступай уж, егоза…

И старушка двинулась дальше. Ольга видела, как она, задержавшись напротив картины, выпростала из обширных складок капота сухонький кулачок и мимоходом погрозила – настолько привычно, что это, сразу ясно, происходило не в первый раз. Сразу вспомнились все россказни, кружившие вокруг Бригадирши – что она, в молодости частенько наезжая в Париж, по живости характера присутствовала на сеансах черной магии, приятельствовала со знаменитыми то ли шарлатанами, то ли настоящими колдунами вроде Калиостро. Вовсе уж глухо говорили о какой-то ее амурной истории, оказавшейся самым причудливым образом перемешанной то ли с некромантией, то ли с другим чернокнижием. Вполне могло оказаться, что если на картину и в самом деле напущено, то не просто так, а в честь конкретного адресата – болтают еще, что Бонапарт, будучи еще генералом, поссорился с Бригадиршей в Париже, и в этой невнятной истории опять-таки присутствовало нечто такое, что не к ночи поминать. Люди восемнадцатого столетия, как известно, жили ярко, очертя голову бросаясь в любые приключения, лишь бы приятно щекотало нервы и будоражило кровь…

  6