96 
– Похоже на то, – сник и Джай. Несмотря на все заскоки жреца, парни успели к нему привязаться и теперь чувствовали себя маленьким отрядом в тылу врага, потерявшим сварливого, придирчивого, но авторитетного командира. – Когда разгребут завал, будем знать точно. Если раньше сами от голода не помрем…
– Давай попробуем найти Фимия, – предложил горец. – Отберем у него деньги и…
– Думаешь, он отдаст?
ЭрТар подумал и добавил к и без того нелестному мнению о толстяке еще пару эпитетов. Прав на имущество «йера» обережники, конечно, не имели. А Фимий не из тех доброхотов, чтобы отжалеть парням хоть семерик бусин на дорогу. Пугать же Взывающего мыслестрелами – все равно что ежа известной частью тела.
– Эй, ребята! – окликнул парней какой-то мужик в мятой рубахе, но вполне приличных штанах. – Это вы там рядом с йерами караул несли, да?
– Ну мы, – нехотя признался Джай, – а что?
– Может, расскажете, как оно было? – заискивающе попросил тот.
– А ты сам слепой, что ли? – невежливо возразил белобрысый, не понимая, с чего горец опять оттаптывает ему ноги.
– Так я ж далеко стоял, – смутился тот. – И не слышал, о чем они тут трепались! Кто там сидел-то, а? Неужто и впрямь тваребожцы? А много их было? И чего он туда полез в одиночку?
– Слушай, дорогой, – ЭрТар оттеснил бестолкового обережника, – разве такие речи посреди улицы ведут, э?
– Тут хорошая едальня рядом есть, – с готовностью предложил мужик. – Пошли, я угощаю!
***
Фимий сыто рыгнул и откинулся на спинку скамьи, любуясь закатом над крышами. Кошмарный денек окончился весьма приятственным вечерком. Проследив из безопасного места за падением мельницы, йер развернулся и потопал обратно, не оглядываясь. Никаких угрызений совести он не испытывал: его-то Цвирт ни о чем не просил! А браслет – законное наследство, не обережным же недоделкам его отдавать. Перед ужином Фимий честно прочитал молитву за упокой души брата Брента и счел свой долг перед ним выполненным.
Надо будет заказать новую мантию. На аванс хватит, а пока сошьют, он еще заработает.
– Вот он!!! – Приятные думы Фимия оказались нарушены толпой человек в тридцать, которая окружила едальню со сноровкой боевой обережи. В роли командира выступала знакомая свиноподобная тетка. За ней скромненько притулилась Льяля, во взгляде которой, привычно обращенном к земле, светилось мстительное торжество.
– Господин йер! Что же это вы наделали, а?! – Судя по виду и тону тетки, от немедленной расправы Фимия спасала только его мантия.
– В чем дело, Иггрово чадо? – высокомерно осведомился йер, но женщина так кипела от ярости, что номер не прошел.
– А вот пошли – покажу!!!
Отказаться было неудобно. Точнее, невозможно. Толпа уже готова была разделиться: одна половина побежала бы жаловаться Цвирту, другая – караулить чем-то прогневившего ее йера.
Приливная волна народного гнева пронесла Фимия через полгорода и выплеснула на скалу забора.
Огород был прекрасен, как весенний луг.
По крайней мере, цвел он даже пышнее.
Цвели, не дожидаясь середины лета, подсолнухи. Стена из цветущих бобов вымахала выше пояса, фасоль ненамного отставала. Цвели огуречные плети, унизанные гроздьями желтых пахучих колокольцев. Погребенный под ними лук отстреливался высокими цветоносами с лиловыми шариками соцветий. Цвело увитое горохом пугало. Цвела картошка – не обычной реденькой россыпью, а на манер яблоневого сада. Капуста и репа отличались только цветом лепестков, в остальном смахивая на жилистую лебеду. Лебеда, кстати, тоже была и тоже цвела.
И все – сплошным пустоцветом, выгонкой. Поле годилось только под перепашку, причем вначале пришлось бы рубить серпом стебли, а потом корчевать глубоко ушедшие в землю корни.
Тетка причитала, как по покойнику. Льяля с отстраненным видом нюхала укропный зонтик. Прочие родственники и примкнувшие пялились на йера, как стая моли на меховую шапку.
– Но… я…. – хрипло выдавил Фимий, а чьи-то проворные руки уже тянули с него браслет, явно не собираясь этим ограничиваться…
Глава 17
Населяющий горы народ дик, грязен и волосат. Мужчины там носят косы и готовят еду, а женщины строптивы и почитают себя чуть ли не равными им. Они разводят овец и коз, к коим питают великую приязнь, до непотребства доходящую, а также сеют ячмень, из которого пекут лепешки и делают хмельное пойло. Все горцы на одно лицо и так тупы, что не боятся смерти, с радостью предаваясь всяким опасным забавам, отчего во множестве гибнут во цвете лет.
96 
