114 
Жрец машинально кивал, не вслушиваясь, пока не спохватился, что у него выдурили согласие благотворительно осенить с утречка ирнами все монастырские поля, сарай с курами, яловую корову и самого брата Марахана «для всяческого здоровья и общей пользы». Впрочем, угрызения совести по этому поводу терзали Брента недолго: покинуть обитель он решил еще до рассвета и, разумеется, без ведома хозяев.
Убедившись, что дело сладилось и скормленные гостю яства не пропали зря, монах отбросил остатки смущения и начал упоенно расхваливать жизнь на свежем монастырском воздухе:
– Днем мы молимся, возделываем огородик, ухаживаем за скотиной, а по ночам, – Марахан надулся от гордости, – я пишу философский трактат...
Брент побледнел и раскашлялся.
– …о несомненной пользе и богоугодности плодовых наливок, – растерянно закончил монах. – Что с тобой, брат?
Жрец отрицательно мотнул головой и легонько похлопал себя по груди.
– Ничего, брат. Я просто пожадничал – все настолько вкусно, что немудрено откусить шире рта. Запить бы чем-нибудь…
Брат Марахан плутовато заулыбался и, подозвав служку, зашептал ему на ухо, горячо жестикулируя. Тот понимающе кивнул и вышел, спустя несколько минут вернувшись с большой корзиной и девушкой, которая помогала тащить оную за вторую ручку. Поставив корзину на стул, служка начал сноровисто извлекать оттуда бутылки всевозможных форм, цветов и размеров. Похоже, брат Марахан решил подробно ознакомить гостей с основными положениями своего трактата.
Откупорив одну из бутылей, монах помахал над горлышком ладонью, гоня запах к носу, прищурился и одобрительно кивнул.
Служка споро наполнил рюмки чуть ли не с верхом. Отказываться было неудобно, тем более что Марахан торжественно посвятил первый тост Двуединому, «кормильцу нашему и поильцу», особо выделив последнее слово.
Наливка оказалась ядреная до горючести, все поскорее кинулись ее заедать. Воодушевленный монах выбил пробку из следующей бутылки, прислужница обнесла гостей ломтиками сладкого сыра. Раскрасневшийся Джай потянулся хлопнуть ее по заду, но девица одарила его таким взглядом, что рука у обережника онемела до самого плеча. Приглядевшись внимательнее, парень понял, что на храмовую «помощницу» эта особа не похожа: высокая, худая, с неприязненно поджатыми губами и бледным лицом. Голова повязана кисейным платком, платье до самого пола, с длинными рукавами и глухим воротом, на шее крученая нитка с Иггровым знаком.
– Раддочка, солнышко, посиди с нами! – Монах тоже истосковался по женскому обществу, да и гостям хотелось угодить.
– Спасибо, брат Марахан, – холодно отозвалась девица, не меняя неприступной позы со скрещенными на груди руками. – Но мне надо еще помолиться перед сном. Можно, я удалюсь в свою келью?
– Кисонька, ты ж сегодня уже пять раз молилась! – разочарованно застонал монах, пытаясь впихнуть ей рюмку с наливкой.
– Шесть, – отодвинувшись, неприязненно поправила девица. «Крысонька» подошло бы ей куда больше. – Двуединому же наиболее угоден семерик.
И вышла, не дожидаясь позволения. ЭрТар восхищенно цокнул языком – спину девушки полностью закрывали распущенные волосы иссиня-черного цвета.
– Иггрова Невеста, – со вздохом пояснил Марахан, – блюдет себя для жениха, ее черед в этом месяце. Решила вот прожить оставшийся срок в монастыре, набраться должной святости. Хорошая девушка…
Из кислого тона монаха явствовало, что он предпочел бы плохую.
Застолье пошло своим чередом. После девятой главы «трактата» Брент действительно почувствовал, как на него нисходит божественная благодать, а если продолжать в том же духе, то скоро спустится и сам Иггр, с которым можно будет побеседовать и даже чокнуться. Поблагодарив хозяина, жрец вылез из-за стола и за шкирки вытащил «обережь»: ЭрТар успел наесться, пригреться и задремать, а Джай был не прочь покутить еще часок-другой, тем более что разговор давно скатился с возвышенного на земное, пышногрудое и крутобедрое.
Монаха их уход не слишком огорчил, скорее наоборот. Он с плохо скрываемым нетерпением осведомился, будут ли гости спать или желают осмотреть обитель, получил ответ, что до утра их лучше не тревожить, обрадовался еще больше и от души пожелал всем спокойной ночи.
***
Дерн лопнул, как кожа над созревшем нарывом, и из раны в земле натужно выползла огромная белая личинка. Полежала, обсыхая и привыкая к холодному ночному воздуху.
114 
