Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
36 
Мазур не на шутку опешил:
– Я?!
– А почему нет? Это глубоко неважно, белый или черный. Лишь бы оказался способным. Кое-что,– он сделал широкий жест, обведя рукой внутренность хижины,– есть только у меня, и будет обидно, если оно уйдет со мной... Оставайся. Буду тебя учить. Но это надолго...
«Нет уж, спасибочки,– подумал Мазур.– Наслышаны. Про колдунов, которым непременно нужно уцапать кого-нибудь за руку в преддверии смерти – чтобы передать умение. А потом к „счастливчику“ заявится шайка мохнатых и рогатых и объявит, что отныне он с ними повязан не только на всю оставшуюся жизнь, но и... Черт, да что мне такое в голову лезет? Я что, всерьез?»
– Нет, спасибо,– сказал он решительно.– Это не по мне.
– Как знаешь...– старик разразился перхающим смешком.– И все же старому черному человеку интересно было бы тебя кое-чему научить.
– Например?
– Сложностям жизни. Для молодых жизнь всегда слишком проста, неважно, живут они в деревне на острове или в огромном городе белого человека...
– Ну, это, откровенно говоря, не обо мне,– сказал Мазур, уже чуточку захмелевший,– за разговором они ухитрились осушить бидончик до дна.—Я и так знаю, что жизнь штука сложная, уж поверь.
– Все равно,– ухмыльнулся старик, отчего морщины на его лице сложились в диковинные узоры.– Чем больше новых сложностей – тем серьезнее начинаешь относиться к жизни...
Он вновь оглушительно заорал, и толстенная черная тетка приволокла новый бидончик, полный, сохраняя на лице прямо-таки интернациональное выражение – молчаливое неодобрение законной супруги, вынужденной наблюдать, как муженек квасит со встречным и поперечным. Плюхнула посудину на пол между ними так, что взлетело облачко пыли.
– Возьмем женщин,– продолжал старик, наполняя кружки.– Ты уже успел сообразить, что с ними много сложностей, но вот далеко не все сложности знаешь...
– Ты о чем? – поинтересовался Мазур.
– О жизни,– уклончиво ответил старик.– И о женщинах...
Что-то странное и непонятное с ним происходило – он то уплывал под потолок, то опускался вниз, как воздушный шарик. И хижина вела себя странно – предметы на глазах теряли четкость очертаний, расплывались, колыхались, кружились...
Мазур сделал слабую попытку встать с чурбака – и окружающее так сорвалось со своих привычных мест, сплетаясь в размытые полосы, кренясь и кружась, что это поневоле вызвало приступ нешуточного ужаса. Что-то ударило в щеку. Тренированное восприятие, продираясь сквозь плотный дурман, подсказывало, что он попросту свалился на пол, где и лежит мордой в пыли и хламе.
Руки, ноги, все тело отказывалось повиноваться. Даже головы не повернуть. Наваливалась душная темнота, пронизанная странными звуками, он уже ничего не видел вокруг, все гасло, таяло...
* * *
...Разлепив веки, он прислушался к своим ощущениям и вынужден был констатировать, что чувствует себя гораздо лучше, нежели после американской химии. Голова оставалась ясной, привкус во рту наличествовал, но напоминал он скорее вкус обыкновенной муки или крупы.
Пошевелился. И обнаружил, что запястья и щиколотки накрепко связаны. Что он лежит на траве в тени хижины. Стоявшие над ним люди, трое здоровенных чернокожих молодцов, курчавые, в защитных шортах и разномастных майках, обрадованно затараторили на креольском.
Дернувшись было, Мазур моментально убедился, что связан на совесть, с большим знанием дела. Болтая и пересмеиваясь, незнакомцы приволокли толстую жердь, продели под веревки, поднатужились и с какой-то местной присказкой типа «Раз-два, ухнем!» взвалили жердину на плечи. Мазур болтался в воздухе, униженный и злой.
Вертя головой, рассмотрел, что его несут к открытому «джипу». Приподняли выше, уложили горизонтально на заднее сиденье, так и не вытащив жердины. Вытянув шею, приподняв голову над бортом, Мазур увидел неспешно приближавшегося старика и, благо терять было нечего, изрыгнул все специфические словечки на языке Шекспира, которые знал.
– Это ты зря,– сказал старик совершенно беззлобно.– Я же тебя не выдаю тем, кто за тобой гонится, ничего подобного. Я тебя хочу немножко поучить сложностям жизни. Уж извини, юный белый человек, но ты меня немножко рассердил. Ты слишком явно думал, что я шарлатан. А я не шарлатан, я самый настоящий «лесной добряк». Вот и захотелось самую малость пошутить. Ничего страшного с тобой не случится, зато больше будешь знать о сложностях...
«Опиум для народа,– подумал Мазур.– Зелье в пиве, конечно. Ах, мать твою...»
36 
