Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
48 
Такое начало американцу понравилось. Но раздражение, вызванное внезапным и нахальным вторжением русского в спальню Макларена, все еще не улеглось.
– А мне какое до этого дело? – буркнул Олаф.
– Прошу… Ротмистр протянул ему сложенный вчетверо листок плотной бумаги с ясно различимыми водяными знаками, немного потертый на сгибах.
Время от времени подозрительно поглядывая на Кукольникова, американец начал читать:
– Подателю сего… Так… Интересно. М-да… Оказывать… всемерную помощь и поддержку. Подпись – Колдуэлл, консул Соединенных Штатов Америки. 10 января 1920 года, Владивосток.
Свенсон вернул бумагу ротмистру.
– И все же я сомневаюсь, – сказал он холодно, – что могу вам чем-то помочь в этом вопросе. Я не вмешиваюсь в политику, господин Кукольников. И не хочу из-за вас ссориться с большевиками. Это опасно. Не только для бизнеса, но и для жизни.
– Понимаю ваши сомнения и опасения. Вы коммерсант, мистер Свенсон, и вас больше удовлетворят иные верительные грамоты, – слегка растянул губы в снисходительной улыбке Кукольников. – Сколько я должен заплатить за ваши услуги?
Нет, русский определенно начинал нравиться Свенсону – какая хватка! Но он не был бы Гризли Олаф, как его прозвали друзья за буйный и противоречивый нрав, а также за недюжинную силу, чтобы не покуражиться всласть над этим чересчур самонадеянным и ушлым русским, неизвестно за какие заслуги попавшим в милость к самому Колдуэллу. И американец, не моргнув глазом, заломил такую цену, что стоящий за спиной русского Маклерен поперхнулся от изумления.
– Согласен, – спокойно сказал в ответ Кукольников. И достал из внутреннего кармана чековую книжку.
– Чек на отделение Американского банка в Харбине вас устроит? – спросил он ровным голосом.
– Вполне… – ответил остолбеневший американец.
Наглый и самонадеянный Свенсон был смят, раздавлен такой напористой манерой ведения переговоров. «А не предложить ли русскому пай в компании? – думал Олаф. – Деньги у него есть, и, похоже, немалые. С обстановкой в России он знаком. Ценный кадр. Не зря Колдуэлл ему бумагу такую выправил, не зря… Я бы с этим ротмистром горы свернул. Силен мужик. Нужно подумать…»
Баркас подпрыгивал на волнах, словно застоявшийся скакун, и матросы с трудом удерживали его возле берега. Свенсон, отдавая последние указания Макларену, с любопытством поглядывал на Кукольникова, одетого в новую парку, расшитую бисером. Ротмистр прощался с каюром и миловидной чукчанкой, приехавшей вместе с ним. Каюр – это был Ульвургын – стоял чуть в стороне, хмурый и какой-то растерянный. Молодая чукчанка, его дочь Вуквуна, что-то тихо лепетала прямому, сдержанному Кукольникову, преданно заглядывая ему в глаза. Ротмистр отвечал односложно, явно нехотя, с нетерпением ожидая, когда Свенсон подаст знак к посадке в баркас.
Неожиданно он резко отстранил Вуквуну и подошел к Олафу.
– Мистер Свенсон! Лицо Кукольникова странно подергивалось, глаза блестели от с трудом сдерживаемого внутреннего волнения, как показалось американцу.
– Мне нужна банка спирта и плиток тридцать чая, – сказал ротмистр. – Я заплачу, сколько вы скажете.
– Конечно, конечно, мистер Кукольников, – расплылся в улыбке Свенсон.
– Понимаю, понимаю… Он заговорщицки подмигнул ротмистру.
– Чертовски хороша эта туземка… – Американец заржал. – С чем вас и поздравляю. Он обернулся к Макларену.
– Макларен, ты слышал? Принеси-ка сюда все, что просит мистер Кукольников. Кстати… Свенсон покопался в кармане меховой тужурки, вынул оттуда красивые бусы из разноцветного стекла и протянул их ротмистру.
– Возьмите. Туземки от этих безделушек без ума. Нет, нет, какие деньги!? Это мой подарок…
Шхуна, затарахтев мотором, медленно развернулась, вышла из залива и взяла курс в открытое море. Кукольников, вцепившись побелевшими от напряжения руками в фальшборт, пожирал глазами удаляющийся берег. Свенсон, намеревавшийся было пригласить ротмистра в свою каюту, так и застыл с открытым ртом, – столько тоски и обреченности выражало перекошенное, до синевы бледное из-за ранних сумерек лицо его пассажира…
Едва фактория скрылась из виду, Ульвургын резко остановил нарты. Он молча достал банку со спиртом и плитки чая, всученные ему Кукольниковым, и зашвырнул все это богатство в сугроб без малейшего сожаления и даже без злости, как могло показаться со стороны. Туда же последовали и бусы, которые каюр сорвал с шеи рыдающей Вуквуны.
48 
