очень нудно 
5 
Мазур проследил за его взглядом. Ну да, конечно. В лазурных небесах, не обремененных ни единым облачком, высоко-высоко кружил аэроплан, в котором опытный глаз моментально опознавал американский «Орион». Ну, ничего не поделаешь: нейтральные воды, ничьи небеса, имеет право, соглядатай чертов.
Уже не обращая ни на кого внимания, Лаврик присел на корточки над стоявшей на банке рацией, вмиг напялил наушники и возбужденно затараторил что-то в микрофон – выкрикивая сплошную цифирь, один лишь раз помянув «квадрат» и дважды «сектор».
Действие это возымело моментально – красавец «Ворошилов» не позднее чем через полминуты снялся с места и малым ходом двинулся на зюйд-ост, к той самой точке, где на водяной подушке расположились две крохотные субмарины. И очень быстро над Красным морем разнесся утробный грохот – рявкнули залпом бомбометы эсминца, оба двенадцатиствольника, и две дюжины дымных струй красиво выгнулись над морской лазурью, противолодочные снаряды в фонтанах брызг ворвались в воду. С похвальной быстротой «Ворошилов» дал второй залп, за ним – третий. Для военного человека зрелище было самое приятное – особенно если учесть, что зритель сам был частичкой той махины, что наносила удар. Бомбы рвались на глубине, взметая скопище белопенных фонтанов, вода кипела и клокотала, как, должно быть, в легендарные времена Великого Потопа, – и Мазур, к сантиментам ничуть не склонный, все же поддался на миг чему-то вроде профессионального сочувствия, представив последние минуты тех, на глубине. Вне всякого сомнения, для тех и в самом деле настали последние минуты. Пережить три залпа на не столь уж большой глубине, пребывая в неподвижности… Нет, не было у них ни единого шанса. Гаснет свет, трещат переборки, лопается корпус хлипконькой, почти игрушечной субмаринки, соленая вода врывается внутрь, валя с ног, захлестывая.
Мазур невольно передернулся – и отвернулся от белопенной кипени разрывов, по какой-то странной ассоциации напомнившей ему цветущий черемуховый сад. Что поделать, такова селяви, таковы суровые мужские игры на свежем воздухе. В конце концов, их сюда никто не звал, не дети малые, знали, на что шли…
– Кранты, а? – спросил Лаврик, отрешенно глядя в ту сторону уже без тени азарта или торжества.
Вопреки расхожим штампам, Лаврик, даром что особист, был не из «береговых сусликов», немало помотался по свету отнюдь не мирным туристом и частенько рисковал башкой бок о бок с Мазуром. Так что многое о жизни понимал, и мысли его наверняка шли тем же курсом.
– Это уж точно, – сказал Мазур хмуро. – Полные и законченные кранты. Звиздец, выражаясь интеллигентно…
Рулевой выполнил лихой разворот, и мотобот аккуратненько подошел к заслонившему для них солнце борту тральщика. Оттуда уже сбросили штормтрап, и Лаврик первым полез вверх с проворством бандерлога.
Мазур поднялся следом столь же сноровисто, радуясь в душе, что щеголяет сейчас в гидрокостюме, который нет нужды приводить в порядок, как это обычно делаешь с мундиром перед тем, как предстать пред грозные очи начальства.
Начальство не заставило себя ждать, встретив у самого борта. На сей раз оно предстало в облике невысокого, крепко сбитого индивидуума лет пятидесяти, со сварливой щекастой физиономией, в которой было что-то неуловимо бульдожье. На плечах у него красовались черные погоны с золотыми полосками – знаки различия польского командора, примерно соответствовавшего советскому каперангу На самом деле, как легко догадаться, это опять-таки был не гордый морской лях, а контр-адмирал Адашев – возглавлявший и руководивший, облеченный доверием и наделенный нешуточными полномочиями. Если без красивостей, именно тот, кто по военно-секретной линии возглавлял здесь подводный отпор проискам империализма и согласно уставу был для Мазура пока что царем и богом.
Мазур видывал всяких начальников, так что мог сравнивать. Этот был не из худших, но и никак не из лучших… а впрочем, существует ли на свете такое начальство, которое человек в погонах любит искренне, трепетно и душевно? Вопрос, прямо скажем, философский…
– Докладывайте, – буркнул Адашев, уставясь столь неприязненно, словно Мазур не далее как вчера свистнул у него золотой портсигар с бриллиантовой монограммой, продал местному старьевщику, а деньги прокутил, как последняя сволочь.
Мазур принял подобие стойки «смирно» (именно подобие, поскольку был все же в гидрокостюме и точная уставная стойка выглядела бы чуточку нелепо), придал лицу должное выражение – смесь тупого усердия со служебным восторгом – и прилежно доложил:
5 
