Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
57 
— Господа! — сказал он напористо. — А не отправиться ли нам ужинать прямо сейчас? На кухне были заранее предупреждены… Дело в том, что Мокей нашел замену Стешке, и нынче же вечером будет зрелище…
— Отличная мысль, — сказал Липунов.
Савельев ограничился почтительным наклонением головы — при его здешнем положении полагалось молчать да поддакивать…
…Они сидели вдоль стен в полумраке — князь, Липунов с пассией, Савельев и Тягунов. На столе в центре небольшой, как все здешние, комнаты горела одна-единственная свеча в высоком простом шандале, и ее огонек самым причудливым образом играл во внутренности стеклянного шара — огромного, с хороший арбуз, прозрачнейшего, установленного на невысокой подставке в виде темного кольца.
— Ну что же ты, Мокей? — нетерпеливо спросил князь.
В зыбкий круг блеклого света вышел несомненный мужик — высокий, широкоплечий, с буйной смоляной шевелюрой и длинной бородой. И одет он был по-мужицки — правда, со всей возможной роскошью, какую себе только может позволить зажиточный мужик: синяя шелковая рубаха с вышитыми золотом колосьями, бархатные черные шаровары, блестящие сапоги из тонкой, отлично выделанной кожи, пояс из крученого шелка с кистями. Взгляд из-под густых, клочковатых бровей цепкий, тяжелый, пожалуй что, неприятный даже.
Первое, что при виде этого примечательного экземпляра пришло Савельеву в голову — это то, как он в прошлом месяце возил Лизу в Петербург, в оперу. Давали «Русалку» Даргомыжского — и оперный колдун выглядел в точности так же, совершено тот же облик — хотя певец наверняка щеголял в фальшивой бороде и парике. В ушах поневоле зазвучало: «Ка-а-а-акой я ме-е-ельник? Я во-о-оррро-о-он здешних ме-е-ест…»
Обернувшись в темноту, Мокей произнес со всей возможной ласковостью (никак ему, похоже, не свойственной):
— Ну что ты упираешься, дурочка? Не съедят тебя господа, вообще никак не обидят… Ох ты ж темнота…
Он без усилий вытащил из темноты за руку светловолосую девчоночку лет двенадцати, явно крестьянскую — с аккуратно заплетенной косой, в опрятном сарафане, босую. Поставил у стола, придерживая широкими ладонями за хрупкие плечики, сказал властно:
— Ну, Катюшка, раздевайся. Да не бойся ты, дура, никто над тобой охальничать не станет, ты барину нужна как раз непорочнейшая… Знаешь ведь от Стешки, что ничего страшного тут нет?
— Знаю, — тихонечко ответила девчонка, не поднимая глаз. — Стыдно, дядя Мокей…
— Стыд не дым, глаза не выест, — Мокей сунул руку в карман шаровар, вытащив, разжал кулак и позвенел под носом у девчонки горсткой золотых. — Видишь? Барин наш щедр, и за службу платит по совести. Да и какая это служба? Пустяк один…
— Грех… — почти прошептала она.
— Грех на мне, Катюшка, как на человеке взрослом и сознательном. А на тебе, создании непорочном и принужденном, каков же грех? Эвон, золото… Приданое у тебя будет доброе — не последний раз служишь… — его голос осуровел. — А будешь и дальше строптивость тут изображать — в два счета тебя управитель возьмет от папки с мамкой и отправит в дальние деревни, и будешь ты там всю жизнь по колено в навозе за свиньями ходить…
— Да какие там свиньи, — сказал князь сердито и нетерпеливо. — Запороть велю. Вот нынче же…
— Слышала? — спросил Мокей, ухмыляясь. — Его сиятельство слов на ветер не бросает… Ну? — прикрикнул он.
Едва слышно всхлипывая, девчонка стала стягивать сарафан, потом нижнюю сорочку, оставшись обнаженной, прикрылась ладошками, как могла, густо краснея. Мокей деловито снял у нее с шеи нательный крестик, принялся умело расплетать косу, выпрастывая из нее синюю ленту, приговаривая:
— Ты ж наверняка от Стешки слышала, что на тебе и ниточки быть не должно — одно человеческое естество… — небрежно запихав крестик и ленту в карман шаровар, посмотрел вбок: — Давайте, барин…
Липатов вышел в круг света, протянул Мокею высокий прозрачный стакан. Поручик присмотрелся. Багровая, с черным отливом жидкость что-то очень уж тяжело для вина колыхнулась в стакане.
Мокей, бережно держа стакан, поднес его к губам обнаженной девчонки, стоявшей с печально-отрешенным личиком:
— Ну-ка, глотни. Никакая это не отрава, только и забот у барина тебя травить… Ну, живенько отхлебни. На вкус ведь не противно, Катюшка?
— Да нет, — ответила она тихонько. — Только странное что-то…
— А так ему и положено, — хмыкнул Мокей. — Чай, не детскими забавами развлекаемся… Ну-ка, дай руку… да что ты прикрываешься, тебе и прикрывать-то нечего, чего не видывали… Вот так, умничка. Теперь пей до дна… Ах ты, моя послушная, будет тебе награда, как обещано…
57 
