Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
50 
Заму по воспитработе, опять же, понравилось.
Маша медленно прошла между стульями, касаясь пальчиками вытертых спинок, поднялась на сцену, где главенствовали два артефакта – старенький рояль и обшарпанная трибуна, открыла крышку над клавишами, взяла аккорд – минорный, насколько разумел Алексей. Звук разлился по актовому залу, тревожно и неприятно, как телефонный звонок в пустой квартире.
- – Я услышал мелодию вальса
- И сюда заглянул на часок…
– проговорил он.
– Ненавижу эту песню, – откликнулась Маша.
– Зато актуально, – сказал он. И поинтересовался в качестве поддержать разговор:
– А почему, собственно, ненавидите?
– А вот сами подумайте: война, какой-то офицеришка бредёт по городу, слышит вальс из пустого зала. Ясно дело, заглядывает – а там девушка в одиночестве перебирает клавиши… Ага, думает военный человек. Ну, заходит, тыры-пыры, потанцуем, ах, мне так одиноко, ночь коротка, спят облака, всё такое. Что дальше, догадываетесь?.. А на рассвете – извини, дорогая, утро зовёт снова в поход, или как там… И всё. И умотал военный человек. А девушка остаётся. Возле разбитого рояля.
– Да, – поразмыслив, сказал Карташ. – Похоже. Признаться, с этой стороны я как-то не думал…
Что-то шло не так. Совсем не так, как с другими девушками – даже там, в прошлой, московской жизни он не испытывал ничего похожего. Там всё двигалось по накатанной колее: лёгкий флирт, немного коньячку, двусмысленные фразочки, невесомые, почти незаметные прикосновения – и лялька, считай, твоя.
Потому как хотела того же самого, что и Карташ. Промахов практически не было. А тут…
Предупреждённый – а значит, вооружённый Нинкой Алексей держал ухо востро, однако никаких даже намёков на охмурёж со стороны шантарской красотки не заметил. Вела она себя с ним ровно и доброжелательно, но – не более.
То ли Нинка ошибалась, то ли…
То ли коротко стриженная чертовка была умнее и хитрее. И у Карташа всё чаще появлялась назойливая мысль первый ход сделать самому.
Наплевав на угрозу папашки.
Поэтому он дальновидно всё же захватил с собой остатки «Колчака» (спасибо археологу, ничего приличного в Парме он раздобыть всё равно бы не смог, хоть ты застрелись) – можно же выпить по чуть-чуть за знакомство? Папа не обидится. Ну вот, значит, планировалось выпить по чуть-чуть в комнатёнке у Кузьминичны, специально прибранной и вылизанной для такого случая, – а там уж как повернётся… Поездка обратно в лагерь с целью захватить папу после работы и посещение клуба в его планы никак не входили, ну раз уж мы здесь… так что же, прикажете коньяк пить прямо у рояля? Нет, в этом определённо есть элемент этакого лихого гусарства, но…
Но Алексей к своему ужасу понял, что совершенно не знает, как себя вести с этой девчонкой. Будто пятиклассник на свиданке, право слово.
– Так что у вас там? – вдруг сказала она, поворачиваясь.
– В смысле?
– Самогон? Водка? Портвейн «три семёрки»? Я же вижу, как вы мнётесь, да и в сумке отчётливо звякало всю дорогу. Не ломайтесь, ей-богу, что вы как ребёнок…
Чувствуя себя дурак дураком, он молча поднялся к ней на сцену, поставил на рояль коньяк, припасённые бокальчики, позаимствованные у Кузьминичны, нехитрую закуску.
– Ого, – сказала она с оттенком уважения. – «Колчак», я в восхищении. А я, грешным делом, уж подумала, что в этих местах самым благородным напитком полагается первач на зверобое…
– Обижаете, сударыня, – браво щёлкнул каблуками Алексей: кажется, ему удалось найти нужный тон, – у нас хоть и провинция, но и мы кое-что могём… За знакомство?
– И на брудершафт, – она посмотрела ему прямо в глаза…
…Её губы пахли коньяком и лимоном…
И тут он понял, что земля ушла из-под ног и он уже себя не контролирует.
– Тише, тише, господин офицер, я девушка поря… ох…
Он не отвечал, не мог, сдирая с неё проклятую ветровку, путаясь в застёжках, кобура зацепилась за что-то, долой её, поднял Машу, посадил на рояль – недоуменно брякнули клавиши, она коротко застонала, коснувшись нагой кожей холодной полировки, но он не слышал, он ничего не слышал и не видел, весь мир провалился к хренам свинячьим – были только они, только два тела, матово отсвечивающие в угасающем зареве заката, рвущиеся навстречу друг другу сквозь одежды, стремящиеся слиться, поглотить друг друга… Алексей вошёл в неё одним ударом, она закусила губу, сдерживая крик, опёрлась о клавиатуру, и рояль ответил победным воплем. Их движения рождали музыку, яростную, напористую, музыку любви – не той любви, которая не вздохи на скамейке, но любви первозданной, слепой и поглощающей, для которой нет морали, этики и законов…
50 
