Последние отзывы

  175  

Савмак, внешне совершенно спокойный и уравновешенный, переступил порог отцовского дворца с сердечным трепетом и горькой, как степная полынь, обидой. Он пытался вытравить ее из своей души всю долгую дорогу в родные края, но так и не смог. Светлый образ несчастной обездоленной матери не давал ему покоя на привалах, а когда сон все-таки смеживал веки, кошмарные сны терзали измученный мозг видениями полуголодного и такого короткого детства. Ему, как и другим детям наложниц, нанимали и учителей поплоше, которые скорее отбывали срок, нежели учили по-настоящему. Только природный ум и непреодолимое упрямство позволили Савмаку, в основном самостоятельно, научиться чтению, письму и счету на эллинском языке. А когда его недолгое обучение закончилось, разбуженная жажда знаний погнала подростка на городское торжище, куда приходили с караванами и эллинские купцы, по тем временам люди весьма образованные и бывалые. Затаившись где-нибудь в уголке, он, словно губка, впитывал новые слова и фразы, различные истории и побасенки.

Однажды Савмаку удалось выменять у подгулявшего стражника, миксэллина, охранявшего караван ольвийского купца, старый, изрядно потертый пергамент за маленький, заплесневевший от сырости, бурдючок прокисшего вина, выброшенного царским виночерпием на помойку. У этой своеобразной книги не было ни начала, ни конца, и только гораздо позже, уже будучи лохагом пантикапейских гиппотоксотов, он узнал имя автора и название – «Илиада» Гомера, – но события, воспетые в ней гениальным поэтом, захватили его настолько, что Савмак какое-то время был похож на безумца. Ничего не видя и не слыша, мальчик слонялся за крепостными стенами, а то и по некрополю, расположенному на склонах балки, и, полузакрыв глаза, в восхищении повторял и повторял особенно понравившиеся ему строки.

Все это было, было… Задумавшийся Савмак не услышал шепот Зальмоксиса, и только когда тот, нимало не смущаясь теперешнего высокого положения брата, крепко ткнул ему кулаком под ребра, он вскинул опущенные глаза.

Перед ним стоял Палак. Он был одет в замшевый кафтан простого воина и шаровары, расшитые бисером. О его царском положении напоминал разве что старинный дедовский акинак в ножнах, богато украшенных накладными чеканными пластинами из золота. Взгляд старшего брата был равнодушен и пуст. Смуглое осунувшееся лицо Палака, казалось, было разрисовано черными полосами, словно ритуальная маска знахаря, но, присмотревшись, Савмак понял, что это подсохшие царапины. В Пантикапее им так и не удалось поговорить с глазу на глаз, они перекинулись только мало значащими фразами, изображая на виду у придворных Перисада радость долгожданной встречи. Впрочем, ни тот, ни другой и не высказывали страстного желания остаться наедине – прошлое легло между ними густой черной тенью.

Но теперь пришла пора объясниться – обстоятельства обязывали. От этого зависело многое, и окружавшие их старейшины, военачальники и номархи с некоторой тревогой ждали первых слов, которые должен был произнести Савмак, ибо он был не просто гостем, а официальным представителем дружественного государства и, в то же время, младшим братом теперь уже царя Палака.

Савмак медленно склонил голову перед Палаком и сказал:

– Я приветствую тебя, царь царей скифов. Прими мои соболезнования… Горечь утраты слишком велика, чтобы ее можно было передать обычными словами, но, клянусь хранительницей царского очага Великой Табити, скорбь моя беспредельна, как степь в заоблачной выси, куда теперь направил стопы наш великий и мудрый отец.

Среди знати послышались одобрительные шепотки – Савмак сказал именно то, что от него и ждали.

Палак впился взглядом в закаменевшее лицо брата, словно пытаясь найти нечто скрытое и недосказанное. Но скорбные складки губ и густые нахмуренные брови ясно доказывали правдивость слов Савмака. Коротко выдохнув сквозь плотно сжатые уста, новый царь скифов подал знак, и старший энарей поднес наследнику боспорского престола керамическую чашу с лощеными боками; на ней белой краской были нарисованы Апи и Папай. Юноша с поклоном принял чашу и отпил ровно половину налитого в нее вина. До дна этот ритуальный сосуд осушил уже сам Палак. Братья обнялись. И тут же их обступили остальные сородичи, торопясь поприветствовать Савмака по скифскому обычаю – потершись носами, что означало братский поцелуй. Но вот после некоторого оживления снова наступила тишина.

  175