Последние отзывы

  14  

Первого января девяносто второго года для Родиона начался период сущего безумия, лишь усугублявшегося с каждым месяцем. Цены немилосердно рванули вперед, обгоняя зарплату, как стоячую. Одна за другой, словно куски старой штукатурки со стены, от бывшего СССР отваливались бывшие союзные республики, и там отчего-то отнюдь не спешили поминать заслуги российских демократов, покупателей продукции «Шантармаша» становилось все меньше. Замороженные вклады, фейерверк бирж и частных фирм, выплеснувшиеся на улицы, словно бешеная лава, иномарки…

Самым мучительным было то, что они, демократы со стажем, вдруг в одночасье оказались никому не нужны. Упоминание о былых заслугах вызывало лишь циничные усмешки. Высочайше было дозволено обогащаться – всем и каждому. Вот только как-то так получалось, что деньги из бюджета демократам давать перестали, а без них ничего и не выходило. Одна за другой закрывались газеты. Евгеньев, объявив себя жертвой черносотенных покушений, выбил у госдепартамента США «зеленую карту» и уехал навсегда, пообещав прислать вызовы всем бывшим сподвижникам, да так за четыре года не прислал ни одного, даже письма перестали приходить.

Завод останавливали все чаще, а в последние дни – тут Лика не открыла никаких Америк – поговаривали, что закроют вовсе…

Что до Лики, она резвилась в новой реальности, словно грациозная рыбка в прозрачной воде. Фирма окрепла, встала на ноги и именовалась уже концерном. Лика поднималась все выше по тамошней, так и оставшейся непонятной Родиону до конца, служебной лестнице. Если совсем откровенно, последние три года семья существовала на ее деньги. Родион получал слезки – когда удавалось получить.

Он просто-напросто не мог понять, куда ему в этой новой реальности приткнуться. В первые годы, плюнув на самолюбие, недвусмысленно намекал Лике, что могла бы и пристроить его в концерне. Лика предельно мягко и деликатно объясняла, что «пристроить» его невозможно – другая жизнь, другие порядки, т а м не «пристраивают»… Он перестал намекать очень быстро. Пытаясь хоть как-то прорваться в отвратительный, но правящий отныне бал новый мир, съездил в Польшу с младшей сестренкой Лики в качестве охранника и носильщика при группе «челноков».

И зарекся ездить. Виной всему были чертовы поляки, относившиеся к «челнокам», как к пустому месту – это в лучшем случае. В худшем… Не стоит и вспоминать. Умом он понимал, что иного отношения ждать и не следовало – разве респектабельный человек станет на равных разговаривать с торгующим соломенными шляпками или пакистанскими свитерами на знаменитом шантарском рынке «Поле чудес» киргизом или казахом? Плевать респектабельному, что торговец – интеллигент с вузовским дипломом, вполне возможно, демократ со стажем… Ныне они обитают в разных плоскостях, разговора на равных не стоит и ждать. Так и с ним обстояло в Польше, умом-то он понимал, что приезжающих туда бизнесменов, писателей или журналистов встречают совершенно иначе – но сердцем никак не мог смириться с ролью третьесортного гастарбайтера…

В тщетных поисках ответов на фундаментальные вопросы бытия он пришел на творческий вечер своего кумира и совести нации – писателя Мустафьева, Героя Социалистического Труда и кавалера ордена Ленина, а ныне шантарского антикоммуниста номер один. И в конце встречи ухитрился, прорвавшись сквозь плотно обступавших классика сытеньких шестерок, сбивчиво выложить свои беды, попросить совета, как жить дальше. Герой Соцтруда и видный антикоммунист, уставясь на него белесыми рыбьими глазами, долго жевал губами, потом, явственно дыша застарелым перегаром, забормотал что-то насчет того, что уничтожение коммунизма было прекраснейшим событием в истории человечества, а Родиону следует, не откладывая в долгий ящик, немедленно открыть свое дело – скажем, банк или брокерскую контору. В крайнем случае, туристическое бюро – он, Мустафьев, слышал от кого-то, что это прекрасный бизнес. Будучи в полной растрепанности чувств, Родион хотел было вопросить, откуда же взять денег на открытие банка, но тут к классику прорвался поддавший мужичок с мозолистыми ладонями и стал с ходу орать, что Мустафьев, выдающий себя за неслыханного знатока рыбной ловли, знает таковую понаслышке и допускает в своих опусах грубейшие ошибки… Поднялся хай вселенский, шестерки принялись оттеснять мужика, кричавшего, что он сам старый браконьер и потому знает лучше, о Родионе забыли окончательно…

  14