очень нудно 
129 
Деревья, нависавшие на церковью Святой Екатерины, отбрасывали длинные тени, и внутри здания уже царил полумрак, хотя снаружи еще было светло. Сквозь цветные стекла окон, сквозь неистовый багрянец и пурпур витражей струился окрашенный кровью свет, растекавшийся по трещинам мозаичного пола. Статуи, перед которыми горели тонкие свечи, немо наблюдали за приближением инспектора Линли, Самый воздух казался здесь немым, мертвым. Подходя к исповедальне, сооруженной в эпоху Елизаветы, Линли почувствовал, как его пробирает дрожь.
Он отворил дверцу, ступил вовнутрь, опустился на колени и замер в ожидании. Непроницаемая тьма, вечное спокойствие. Подходящее местечко, чтобы поразмыслить о своих грехах, подумал Линли.
В сумраке скользнула решетка. Тихий голос пробормотал обычную формулу, молитву несуществующему Богу.
— Слушаю тебя, дитя мое.
До последнего момента Линли сомневался, сможет ли он заговорить: голос ему не повиновался.
— Он приходил сюда, к вам, — начал Линли. — Здесь, на этом месте он исповедовался в своих грехах. Вы давали ему отпущение, отец? Вы чертили в воздухе таинственные знаки, которые освобождали Уильяма Тейса от греха — Уильяма Тейса, который насиловал своих дочерей?! Что вы говорили ему? Давали ему свое благословение? И он выходил из исповедальни с очищенной душой, он возвращался домой, на ферму, и все начиналось сызнова? Так это было, отец?
В ответ он услышал лишь учащенное дыхание, тревожное, неровное — только оно и свидетельствовало о присутствии собеседника.
— А Джиллиан — она тоже исповедовалась? Или она была слишком запугана? Вы когда-нибудь говорили о том, что делает с ней ее отец? Вы пытались помочь ребенку?
— Я… — Казалось, голос священника доносится откуда-то издали. — Поймите, простите меня!
— Это вы и говорили ей? Надо понять, надо простить? А как же Роберта? Она тоже должна была понять и простить? Шестнадцатилетняя девочка должна была смириться с тем, что отец воспользовался ее телом, обрюхатил ее, а потом убил ее ребенка? Или насчет ребенка вы распорядились, отец?
—Я не знал о ребенке! Я ничего не знал! Я не знал! — Слова поспешно слетали с его губ.
— Но вы все поняли, когда нашли тело в аббатстве. Вы чертовски хорошо все поняли. Недаром в качестве эпитафии вы выбрали строку из «Перикла». Вы все прекрасно знали, отец Харт.
— Он… Он не исповедовался в этом.
— А что бы вы сделали, если бы он исповедался? Какую епитимью наложили бы на отца за убийство родной дочери? Ведь это было убийство. И вы знали, что это убийство.
— Нет! Нет!
— Уильям Тейс принес младенца со своей фермы в аббатство. Он не мог завернуть ребенка хоть в какую-нибудь тряпку, потому что она послужила бы уликой против него. Он бросил ребенка обнаженным, и ребенок умер. Как только.вы увидели младенца, вы сразу поняли, чей это ребенок и как он попал в аббатство. Вы написали шекспировскую цитату на его надгробье. «Убийство и разврат… неразлучны, как огонь и дым». Вы все прекрасно знали.
— Он сказал… после этого он поклялся, что он исцелился.
— Исцелился? Чудесное исцеление сексуального извращенца, произошедшее благодаря гибели его новорожденного ребенка? И вы в это поверили? Или — хотели поверить? Да, он исцелился. На его языке это означало, что он перестал спать с Робертой. Но — слушайте меня, отец, это на вашей совести, и, Богом клянусь, вы выслушаете меня до конца — на самом деле он вовсе не исцелился.
— Господи, нет!
— Вы сами это знаете. Для него это было как наркотик. Только ему требовалась новая жертва, невинная маленькая девочка. Он захотел Бриди. И вы готовы были допустить даже это.
— Он мне поклялся…
— Он поклялся? На чем? На Библии, которую он читал Джиллиан, чтобы та поверила, будто должна угождать отцу своим телом? На этой книге он клялся?
— Он больше не приходил на исповедь. Я не знал. Я…
— Вы знали. Вы все поняли в тот самый момент, когда он обратил внимание на Бриди. А когда вы пришли на ферму и обнаружили, что сотворила Роберта, вы поняли все до конца, не правда ли?
Глухое рыдание. Затем раздался горестный вопль, подобный плачу Иакова, и оборвался тремя едва внятными словами:
— Mea… Mea culpa!
— Да! — прошипел Линли. — По вашей вине, отец!
— Я не мог. Тайна исповеди. Эта тайна священна.
— Нет ничего более священного, чем жизнь. Нет ничего более кощунственного, чем надругательство над ребенком. Вы все поняли, когда пришли в тот день на ферму, ведь так? Вы знали, что наступила пора нарушить молчание. Вот почему вы вытерли отпечатки пальцев с топора, спрятали нож и явились в Скотленд-Ярд. Вы знали, что в результате вся правда станет известна, вся правда, которую сами вы так и не посмели открыть!
129 
