35 
Он намеренно употребил словцо местечковой шпаны в ответ на «пудрить мозги».
— Та-ак! — гробовым шепотом произнес отец. — Значит, та-ак… Ты, выходит, считаешь отца непорядочным человеком? Отлично.
Борис Александрович с сухим шуршанием потер руки и мельком заглянул в окно.
— Даю тебе пятнадцать минут на то, чтобы от этой штуки не осталось и следа. Хоть на помойку, но в доме ее быть не должно. — Он внезапно схватился за голову. — Господь всемогущий, Коровин! Да этот этюд занесен во все каталоги!
Сумасшедший! Мой сын — сумасшедший, это окончательно.
— Хорошо, — спокойно сказал Марк. — Я сделаю как ты хочешь. Верни мне картину.
— Послушай! — Борис Александрович вдруг снова перешел на шепот. — Почему ты ничего мне не сказал? Ты просто не представляешь…
— Верни картину.
— Это полотно… Я мог бы помочь тебе. Я знаю специалистов, которым можно доверять, серьезных людей, в чьих руках…
— Только не ты. Дай сюда!
— Что ты намерен делать? Куда ты?
— На помойку, по совету специалиста.
— Прекрати балаган! Вернись! И не вздумай пытаться продать — тебя сдаст первый же перекупщик.
— Плевать мне на перекупщиков! Я хочу, чтобы никто не совал нос в мои дела.
Хлопнув дверью, Марк затопотал вниз по лестнице, потому что знал, что отец слушает в прихожей. Миновав пролет, он остановился, бесшумно вернулся на свою площадку, выждал минуту и позвонил Семерниным.
К счастью, Дмитрий, совсем простуженный, оказался дома. Пока он, вздыхая и шмыгая носом, заваривал чай, Марк выложил историю с картиной. Само полотно стояло на подоконнике в гулкой пустой кухне, заставляя то одного, то другого время от времени оборачиваться к нему.
Когда Марк закончил, Дмитрий, шумно дуя в чашку, вдруг спросил:
— Ну а теперь, когда ты, допустим, узнал, сколько денег эта штука стоит, как ты себя чувствуешь? Ты ведь не собираешься туда, откуда ее привез?
Марк засмеялся и покрутил пальцем у виска. Никаких угрызений у него не было. Он не чувствовал себя в долгу перед старухой в железных очках. Там, где она жила, этот кусок льняной ткани, покрытый масляными красками, не стоил и гроша и скорее всего сгнил бы от сырости, как сгнило все остальное на чердаке школы.
Дмитрий поднял глаза и с сомнением хмыкнул. Он всегда был очень правильным, до занудства. То, что в это лето он поступил на юридический, служило как бы логическим продолжением всех его прежних поступков, манеры рассуждать и даже играть в нарды. Марк знал его лет с семи и любил и всегда помнил таким — дотошным, невозмутимым, предпочитавшим даже в дворовых играх роль арбитра, — короче, едва ли не полная противоположность его собственному характеру, не чуждому авантюризма. Они сходились только в одном — обоим, как они считали, не повезло с отцами. Правда, в доме Семерниных Марку всегда как-то легче дышалось. Здесь никто не напоминал без конца об ответственности младших перед семьей, о долге и необходимости думать о завтрашнем дне.
— Я оставлю ее у тебя, — сказал Марк, — ты не возражаешь?
— Оставь. Я сохраню. Это действительно замечательная вещь. И все-таки обещай, что когда-нибудь ты за нее заплатишь. Или выполнишь то, за что взялся.
Я имею в виду портрет.
Марк рассеянно кивнул, изучая распухший нос будущего адвоката. Однако, невзирая на всю свою тогдашнюю иронию, с этих пор он исправно оплачивал каждый клочок раскрашенной бумаги или полотна, который проходил через его руки, не считая тех случаев, когда тот попадал к нему в результате обмена. Годом позже он попытался вспомнить название деревни и имя старухи учительницы, но оказалось, что память ничего не сохранила, а фотограф-заика растворился без следа в степных просторах, спросить было некого.
Впоследствии Марк никогда не пытался разобраться, почему занялся этим.
Как объяснить, почему нравятся одни сигареты, а не другие? И почему человек в конце концов вообще отказывается от них? Почему всю последовавшую за этими событиями зиму он провел в Ленинке, выясняя места расположения имений и дач крупных художников конца прошлого — начала нынешнего столетия, вчитываясь в биографические материалы и воспоминания, занося в блокнот названия десятков мелких сел, окружавших родовые гнезда, среди которых он выбирал не общеизвестные, описанные всеми, а лишь те, что удостоились двух-трех упоминаний, те, где корифей, скажем, провел летний месяц у подруги крупного мецената или прогостил неделю-другую у безвестного приятеля. Таков был его замысел — осторожно, вооружившись какой-нибудь липовой музейной бумажкой, прочесать эти населенные пункты.
35 
