Глава 4

Все там будем…

В знаменитую шантарскую больницу, именовавшуюся попросту «тысячекоечной», а еще короче «тыщей», Смолин проник без особого труда, разве что заставили нацепить синие пластиковые бахилы, а так – ни денег, ни уговоров не понадобилось.

Палата оказалась двухместная, по первому впечатлению – из самых рядовых, разве что вторая койка пустовала (но, приглядевшись к ней, Смолин отчего-то сделал вывод, что опустела она вот только что, такой у нее был вид, белье не сменили, и в тумбочке виднеются какие-то яркие пакетики…)

Чепурнова он в первый момент не узнал – четыре дня назад это был хотя и старик восьмидесяти четырех годочков, но все же ничуть не исхудавший, относительно бодренький, даже с признаками румянца. А сейчас на подушке покоился обтянутый кожей череп – кожа даже не бледная, синюшная, прозрачная, пористая, как апельсиновая кожура. Редкие мокрые волосы липнут ко лбу, рот запал. Крепенько ж его шибануло…

Бесшумно переставив в изголовье белую корявую табуретку, Смолин сел. И тихо позвал:

– Степаныч, а Степаныч…

Лежащий абсолютно не пошевелился – только веки поднялись, и Смолина передернуло не столько от жалости, сколько от отвращения к тому, что сейчас перед ним лежало. «Не-ет, – подумал он смятенно, – все же не стоит доживать до таких лет, вообще лучше б застрелиться вовремя, так оно будет приятнее и себе, и людям…»

– Васька…

Голос был слабый, севший, шелестящий какой-то, но все же в нем не ощущалось распада, маразма, кончины. Вполне осмысленно таращится дед, и голос звучит вменяемо…

– Капут мне, – внятно выговорил Кащей. – Капут кранкен…

Смолин помалкивал: сочувствие выражать было бы как-то глупо, а с констатацией столь упрямого факта ни за что не поспоришь, судя по виду, и в самом деле капут подкрался…

– Васька, – сказал старик, глядя на него немигающе, как филин. – Ты, конечно, сука, немало я от тебя потерпел…

«Я от тебя тоже, Никифор, мать твою», – мог бы ответить Смолин чистую правду. Все в этом веселом бизнесе потерпели от всех. Дружбы в их ремесле попросту не водится, как не водится в Антарктиде ишаков. Настоящей вражды, впрочем, тоже не встретишь. Тут другое: вечное, изначальное соперничество – перехватить вещицу, охаять чужое, перенять покупателя и уж в особенности поставщика, выявить чужие «грибные и рыбные места» и побраконьерничать там, если удастся… да мало ли? Главное, не впадать по этому поводу в ненужные истерики и уж тем более не устраивать вендетты – относиться легко, как к неизбежным издержкам производства, поскольку все повязаны одной веревочкой, иногда приходится дружить или по крайней мере сплачиваться против всего остального мира…

– Паразит ты, Васька, – продолжал Кащей тихонько. – Глаза б мои тебя не видели, и знал бы ты, как не по душе видеть напоследок именно твою рожу… Но так уж карта легла, что делать… Дай попить.

На тумбочке стоял почти полный стакан с чем-то красноватым – на дне лежали мятые черные ягоды. Взяв питье, Смолин с величайшим тщанием наклонил стакан, позволяя Кащею пить мелкими воробьиными глоточками и не пролить при этом на подбородок. Уловив момент, когда бледные губы сомкнулись, отнял стакан от провалившегося рта, поставил на место. В нем взбудораженно колыхались ягодки.

  21