Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
57 
Толстяк со всей силы ударил его ногой в лицо, отчего Олег опрокинулся на спину, на какие-то корни, опять перекатился на бок и увидел рядом Малюту — тоже связанного и с кровоподтеком под глазом.
— Как всё это случилось? — тихо спросил его Середин. — Как мы… Попались?
— Дык… Ты как перед ратными остановился, начал опять на половцев хулу орать. А они ближе подошли, сабельку щитом этак отодвинули, да щитами же и опрокинули, пинать начали. Как затих, меня подозвали. Связали, бить начали. Больно. Наверно, зря я их конокрадами обозвал, правда?
— Ты зря на свет родился, Малюта, — с предельной душевностью ответил Олег и закрыл глаза, надеясь заснуть. Но боль не отступала ни на миг, как он ни пытался поменять позу, перекатиться на более ровное место, а потому до самого рассвета отдохнуть хоть мгновение так и не удалось.
Утром дружинники не спеша поели, не предложив пленникам ни перекусить, ни даже глотка воды, потом начали собираться.
— Зачем они тебе, Ратимир? — поинтересовался один из них, в стеганом доспехе с нашитыми на груди пластинами. — Давай кишки выпустим, да и вся недолга.
— А как добычу оправдаем, Святогор? — ответил толстяк. — От всех глаз не скроешься, заметят. Мы того, тронутого, как душегуба воеводе отдадим, а прибыток оправдаем путником, ими зарезанным. Он в порубе всё, как воевода захочет, перемолвит. А сопляка, дабы не сговорились, Кривому сразу спихнем, тот его летом персам перепродаст. Персы за таких мальчиков хорошее серебро дают. И откель кони с вьюками взялись, никто не спросит, половину добра заберем, славу заслужим. Отчего ради такого прибытка не довести?
— Тоже верно, — согласился Святогор.
Трое прочих дружинников, похожие друг на друга нечесаными бородами лопатой и безразмерными кольчугами, отмолчались, собирая вьюки. Олег с ужасом ощутил новый накат тошноты, изо всех сил цепляясь за сознание — но его разум провалился куда-то в темную дыру, а губы зашевелились, убеждая:
— Тьма половецкая на земли отчие катит…
* * *
Снова он очнулся, ткнувшись лицом в конский хвост. На мгновение остановился — но тут натянулась желтая пеньковая веревка, связывающая его руки с седлом, рванула вперед. Олег пробежал несколько шагов, едва не врезавшись снова лицом в круп, чуток отстал, и опять веревка рванула его с такой силой, что он едва не растянулся на тропинке. Тело болело по-прежнему, да вдобавок еще и ступни саднило от бега но камням, корням и всякому лесному мусору. Руки были сведены и накрепко смотаны впереди. Да, кое-какие изменения в жизни случились — но пока явно не в лучшую сторону.
В настоящий момент самым неприятным было то, что даже идущая спокойным шагом лошадь двигается со скоростью около восьми километров в час. Человеку это нечто вроде бега трусцой. А бежать весь световой день напролет — это несколько выше нормальных возможностей. Только веревке ведь не объяснишь. Устал — гонит, споткнулся — тащит, раздирая одежду и кожу в кровь; хочешь выбрать место, куда безопасно поставить ногу — вырывает руки из суставов.
Когда незадолго до сумерек дружинники наконец-то остановились — ведун просто упал, не в силах даже думать. Толстяк, не очень беспокоясь о возможном сопротивлении, размотал ему руки, пихнул пленника, поворачивая на живот, связал их за спиной. Олег действительно не мог и шевельнуть ими — они ощущались как многократно перекрученные, непослушные тряпки. И вдобавок болели: выдернутые плечи, локти — все суставы, которых будто стало в десять раз больше обычного.
«Это конец…» — с полной безнадежностью понял ведун. Ни поворожить, ни освободиться, ни уговорить. И сил сопротивляться нет. Когда в Елец привезут — мельник, нежить проклятая, перед воеводой наверняка опять сознанием завладеет, начнет нести всякую галиматью вместо того, чтобы точно и внятно изложить факты, обратиться с просьбой о помощи или хотя бы оправдаться. Так что кончится всё тем, что либо замучают в порубе насмерть, сведения о мифических разбойниках выпытывая, либо выпустят лет через несколько — искалеченного, голого и босого, ни на что не годного. И ничего не сделать. Ладно бы сам — может, и уловил бы момент, пообещал что. А с проклятым мельником в голове — любой план рухнет в самый неподходящий момент. Один раз уже захотелось поговорить вместо того, чтобы вступить в схватку. А в следующий что удумает? На виселицу попросится, чтобы с эшафота речь толкнуть? Ему что — одно тело добыл, может и другим разжиться.
57 
