очень нудно 
113 
— Угу, — кивнул Середин. — Скажи уж прямо, понравилось, когда за пару месяцев сразу несколько коней, отару овец и груду рухляди заполучить можно.
— А разве плохо?
— Эх, мальчишка… Не понимаешь ты, что нельзя на чужом горе своего счастья построить. Потому, что когда за добром ты к людям с мечом ходишь, когда чьим-то рабским трудом выжить пытаешься — то мечтать все окрест станут только о том, как извести тебя скорее да надежнее. И раб твой при первом случае нож тебе в спину вгонит, и родичи обязательно освобождать его придут. Как бы силен ни был ты, но рано или поздно, а улучат момент, да изведут под корень, как мы кочевье половецкое извели. Разве не так? Сила народа русского, земли русской, духа русского в том и состоит, что своими руками мы богатство свое создаем, на себя только, на руки и мастерство свое надеемся. А с мечом — не грабить, а карать только выходим да слабых защищать. Понятно? Оттого и стоять земля русская в веках будет. А половцы с их нравами разбойничьими в небытие скоро сгинут. Как сгинули туда и хазары, и авары, как сгинут и печенеги, и византийцы, и римляне. На чужой крови и костях невозможно построить ничего. Можно только отравить ядом свой род. Рано или поздно этот яд выступит, убив если не тебя, то детей, внуков, правнуков. Как бы то ни было, но колено разбойничье истреблено будет полностью, до последнего человека. Так устроен этот мир. И ты знаешь, Одинец, это правильно. Очень правильно.
— Сложно ты как-то говоришь, дядя Олег.
— А чего тут сложного? Убить честного человека — грех. Убить татя и душегуба — благо. Разве не так? А народы, Одинец, страсть как на людей похожи. И характеры у них есть, и привычки. Вот поймал ты татя, горло ему перерезал — честь тебе и хвала. И коли золото на нем взял — то награда богов за благой поступок. Но бойся кровавую охоту за серебром в ремесло свое превращать, всякого встречного путника добра его лишать. Может, и поживешь немного в богатстве и праздности — но ведь придет охотник и по твою душу. Наколет голову твою на копье к всеобщей радости да бросит собакам на ужин. Хочется такого? Нет? Ну, так давай, берись за ручник. Мне крюк сковать надобно, размером с указательный палец, а толщиной вдвое меньше.
Найти когти оказалось легко — Захар вспомнил, что у Скреженя, с которым они вместе ходили на половцев, долго висела на виду волчья лапа. Заколол по молодости матерого серого в лесу, вот и хвастался. Сходили вместе, мужик изрядно поеденную молью лапу в сенях нашел и отдал бывшему воеводе безо всякого спроса. Труднее было превратить эти когти в порошок. Они не крошились, не давились — понадобилось сидеть до ужина и скрести ножом на лоскут замши.
Дальше всё пошло проще: перец у ведуна имелся в достатке, цветы и бутоны «куриной слепоты» он тоже за время странствий успел запасти. Осталось всё в миске растереть для лучшего запаха рукоятью ножа да пересыпать в берестяной стаканчик. Железный крюк он привязал себе на шею веревочкой так, чтобы тот не доставал до пупка сантиметров пять. Саблю брать не стал — в этом деле пользы от нее никакой.
За частокол ведун вышел уже в сумерках. Хотя на берегу и в болоте кое-где еще белели полоски снега, здесь было достаточно тепло, и к тому же безветренно. Олег остановился на том месте, где накануне погибла Всеслава. Достал стаканчик и, высыпая из него тонкую струйку порошка, двинулся по кругу:
— У родовитого холма, на мертвом россохе, на Алатырь-камне дуб стоит, небо держит. Ветви в небо вросли, корни в камни вросли. Никто его не покачнет, не передвинет, ни со света сживет. Дай, дуб, силу когтям волчьим за землю держаться, как корни твои держат, дай стенам силу, чтобы, как ты, не качались. Построй, дуб, округ меня забор железный, дом булатный, нору камену, но открытую. Да не будет из той норы хода ни злому, ни доброму, ни летучему, ни ползучему, ни холодному, ни горячему, ни слову колдовскому, а только плоти живой, человеческой. Да не будет стене той ни износу, ни обману, ни перегляду до самого моего века. Аминь…
За время чтения наговора круг получился не одинарным, а двойным, даже с хвостиком. Что же, прочнее будет.
Олег уселся в центре круга спиной к заводи, наклонился вперед, так, чтобы крюк оказался на уровне пупка, и завел острие в выемку. Поправил одежду и приготовился ждать.
На небе потихоньку расползлись облака, засверкали холодные далекие звезды, а вскоре из-за лесистого холма выбралась и луна, словно желая посмотреть — что это тут такое происходит. В болоте плеснула вода, успокоилась. Однако крест начал согреваться, и вскоре донесся новый всплеск, уже от заводи, зашуршала осока. Ведун ждал, не оглядываясь, не показывая водяной нежити своей внешности.
113 
