Лёгкий, ненавязчивый романчик 
58 
— Положите его к костру, — распорядился де Тельвин. — Нет, не так: пятками в огонь. Вот и хорошо. Ты помнишь, о чем тебя спрашивали, раб? Ты будешь жариться до тех пор, пока не скажешь, где твой хозяин прячет свою казну.
Дворянин наступил русичу на руку, не давая отползти, а кнехты придержали с другой стороны, мешая вывернуть переломанные ноги из огня. Степан орал во всю глотку и бился головой об лед, но сделать ничего не мог. Терзаемое болью тело, как назло, не желало даже впадать в беспамятство.
— Где казна, раб? — напомнил вопрос рыцарь.
— Говори, — со злобой пнул пленника в бок один из кнехтов и нетерпеливо оглянулся на крепость. — Говори, червь поганый!
— Я… — замотал головой судовой помощник, — я не знаю…
— Подвиньте его дальше в огонь, — распорядился крестоносец.
Воины с готовностью сдвинули пленника так, что на углях лежали уже не только голени, но и бедра. В воздухе запахло паленым мясом.
— Говори, не то я заставлю тебя жрать твои собственные ноги!
— Марьяна… Не-е-ет! — выгнулся от нестерпимой боли Степан. — Не скажу!
— Значит, знает, — с удовлетворением кивнул дворянин и кивнул недавним сервам, чтобы они вдвинули раненого на огонь уже ляжками. — Говори, не то я прикажу тебя перевернуть.
— На скотном дворе… — выдохнул пленник. — На скотном дворе закопана.
— Где?
— На конюшне… У самой стены, слева… Там ясли порченные валяются… — сломанный болью пленник заплакал. — Отпустите.
— Ты раб? — не удовлетворился просто выдачей тайны крестоносец.
— Да, я раб, раб! — закричал Степан. — Снимите! Снимите с огня!
— Нужно говорить: «мой господин», раб, — покачался латным башмаком на руке де Тельвин.
— Я твой раб, мой господин!
— Я могу делать с тобой все, что захочу, раб?
— Да, да, мой господин, все что пожелаете, только отпустите! — метался от нестерпимой муки раненый. — Отпустите меня!
— А я не хочу, раб, — отступил в сторону рыцарь, и небрежно приказал: — Переверните его.
Кнехты рванули воющего русича за руки, перевернули и кинули его на угли пахом. Пленник выпучил глаза и захрипел. Дворянин с явным сожалением кивнул — развлечение закончилось — и направился к крепости. Кнехты, напоследок еще немного попинав раненого, побежали следом за ним. Степан, из последних сил загребая снег руками, наполовину выполз из огня и с облегчением ткнулся лицом в холодный лед. Он не видел, что ступни его по-прежнему лежат на углях — все равно этого не чувствовал.
Войдя в распахнутые ворота крепости, де Тельвин остановился, оценивая обстановку. Слева и справа от него из стены во двор выводили несколько широких ворот. Поневоле напрашивался вывод, что там не жили ни люди, ни сервы, а значит, скорее всего, это были амбары. Амбары, занимающие две трети от всего пространства крепости! До такого могли додуматься только язычники…
Впереди слышалось тихое беспокойное ржание, тяжелое перетоптывание; рядом с воротами лежала высокая груда сена. Рыцарь, жестом позвав за собой латников, направился туда, протиснулся в приоткрытую створку. В нос ударило парным теплом, прелым сеном. Повернув налево, дворянин прошел мимо ряда жердяных стойл, остановился в конце. Справа от него, у наружной бревенчатой стены, валялось старое разбитое корыто и несколько толстых палок.
Де Тельвин обнажил меч, несколько раз тыкнул им под корыто, потом подозвал кнехтов:
— Ройте!
Те откинули ясли, принялись торопливо раскидывать клинками утоптанную землю. Вскоре меч одного уткнулся в препятствие. Воины заработали оружием еще быстрее, расчистили смолистую сосновую доску, подковырнули. Под ней обнаружилось углубление, в котором лежало несколько кожаных кошелей.
— Дайте их сюда! — повысил голос рыцарь. Кнехты подчинились. Де Тельвин попытался развязать один, выругался, протянул правую руку латнику:
— Сними!
Тот быстро отстегнул латную рукавицу, и дворянин получил возможность более-менее спокойно действовать пальцами. Он торопливо развязал найденные кошельки, вытряхнул содержимое на ладонь. В трех оказались золотые монеты: здесь были франки и экю с кривоносым Людовиком, базенские гульдены с Богоматерью и Младенцем, лиондоры Филиппа Доброго со злобным львом, оскалившим огромную пасть, дукаты, несущие на себе изображение епископа с посохом и в митре, неровные, словно покусанные, испанские дублоны и даже огромные флорентийские цехины по двадцать дукатов в каждом. В двух оставшихся — новгородское серебро.
58 
