Последние отзывы

  25  

— С чего ты взял? — только и смогла выговорить Сааведра. Она его знала, она видела грозный талант, что водил его по миру грез, из которого Сарио никогда не мог выйти полностью. — Сарио! Откуда ты знаешь?

— Я хотел сжечь картину.., но я же видел, что с ним было в кречетге, и не хотел зря его мучить…

— Сарио…

— Так что я ее не сжег… Просто взял нож и ткнул.., туда, где сердце. — Глаза были черны. Совершенно черны. Чернее некуда. Как угли костра, залитого водой. — Но я.., промахнулся. Пошел взглянуть, а он.., все еще жив. Раненый, но дышит, я ведь не попал… И вот… И вот… — Он сглотнул с таким трудом, что Сааведра увидела, как съежилось в спазме горло. — В конце концов я сжег картину. Он сказал — это подействует.

Ей удалось выговорить лишь его имя. Ни вопроса, ни утверждения, только его имя — в ужасе, не веря в услышанное.

— Они еще не знают. Но узнают.

Она прижала ладони к лицу, потерла, с силой провела по лбу ногтями. Она пряталась от мира, от правды, от тоскливого голоса Сарио. И прятала — от него — свой страх. Она боялась его. И за него.

— Ведра, что мне делать?

Это была мольба о помощи. Вновь он — совсем ребенок, одиннадцатилетний мальчишка, исключительно талантливый, несомненно Одаренный, но — ребенок. Содеявший непоправимое.

И теперь он спрашивает у нее, что делать.

Наконец она опустила руки.

— Я не знаю.

— Они еще не нашли картину.., то, что от нее осталось.

— А Томаса?

— Не знаю. Я туда больше не приходил.

— Куда?

— Туда, где он был. В потайную комнату. Где мы с тобой прятались.

— Так он был там?

— Да, его туда отвели.

— А ты уверен, что он мертв?

— Он мне велел… Он велел уничтожить картину. И тогда он.., освободится. — Сарио вонзил зубы в нижнюю губу, и она побледнела еще сильнее. — Надо посмотреть, но я.., боюсь.

— Выходит, ты не знаешь…

— Он сказал, это его убьет! Он сказал, что хочет смерти!

У нее саднило в груди. В животе и голове царила ледяная пустота.

— Тогда.., мы должны выяснить. Надо знать наверняка.

— Они узнают. Они обо всем узнают и сделают со мной то же самое…

Сааведра посмотрела на него. Раньше она не подозревала, что Сарио способен испытывать страх.

— Если он мертв… Если он мертв, они об этом узнают. А картина…

В горле набух комок, Сааведра проглотила его. Был лишь один ответ, и она сомневалась, что Сарио — умница Сарио — его не знает. Наверное, просто не может высказать вслух. Предоставляет это сделать ей.

— Значит, надо убедиться: они нашли то, что должны были найти по замыслу Томаса.

Казалось, кровь навеки отлила от лица Сарио. Глаза черны, щеки бледны, язык заплетается.

— Ведра…

Она тягостно вздохнула.

«Матра, молю тебя, помоги! Граццо — пожалуйста! Молю…»

— Сарио, где картина?

— В кречетте.

— Придется туда сходить.

— А что потом?

Она посмотрела на “Смерть Верро Грихальвы” — копию одного из величайших фамильных шедевров.

— Сжечь, — спокойно произнесла она. — Спалить дотла. Устроить пожар в кречетте.

— Но…

— А потом нас найдут. Все увидят, что произошло, но никто не догадается почему. Может быть, нас накажут, но никто — слышишь, Сарио? — никто не узнает, почему мы это сделали.

— Ведра…

— Другого способа нет.

Да. Она это знала. И он знал.

Их всегда преследовали беды. Необъяснимые, непостижимые.

А теперь еще и это.

— Сарио, иначе нельзя.

Он коснулся дрожащими пальцами губ и мешковатой, заляпанной красками летней блузы на груди.

— Матра эй Фильхо, помогите нам… О пресвятая Матра, дай нам сил…

Сааведре стало весело: надо же, когда припекло, взывает к святым, на свое пришибленное “я” уже не надеется.

Но она не рассмеялась. Не смогла. Сил хватало лишь на то, чтобы невидяще смотреть на картину и думать о Томасе Грихальве, чей Дар погиб из-за надругательства над автопортретом, чью жизнь унес огонь Сарио.

«А мы сами? — подумала она. — Что мы сейчас губим в себе?»

Ответ был прост: невинность.

Столько всего погублено за каких-то десять дней. С чем их сравнить? С нерро лингвой, выкосившей больше половины семьи? Или со стрелой тза'аба, убившей Верро Грихальву?

Она смотрела на картину. Сарио подвел итог, сорвал покров с огромной и горькой истины их предков. Грихальва. И тза'аб.

  25