очень нудно 
7 
На полу напротив Рэндома кучей лежали куртки участников группы. На куртках с ногами сидела Вероничка, смотрела на Рэндома влюбленными шоколадными глазами и ждала, когда он запоет. Вероничка — сама она просила называть ее Ники — не была в группе. Она училась в восьмом классе, дружила с Нафаней, сохла по Рэндому и мечтала научиться играть на бас-гитаре. Нафаня представлял ее соседям по Леннаучфильму так: «А это моя малолетняя фанатка». Соседи понимающе ухмылялись, и их уважение к Нафане возрастало. Вероничка была маленькая, большеглазая, коротко и криво стриженная, поскольку подстриглась сама в знак протеста против тирании бабушки. Рэндом к влюбленной школьнице под боком относился несколько настороженно. Но не гонял. Как и Михалыч — ударник, почтенный отец семейства лет двадцати восьми, который смотрел на Ники примерно как на домашнюю мышь. Пусть будет, раз уж завелась…
Рэндом открыл прозрачные голубые глаза и взял аккорд. Вероничка встрепенулась.
— Спой ту, про автокатастрофу, — умильно попросила она. — Как тот парень лежит на дороге, умирает, а над ним солнце заходит…
— А, «Последний закат». — Рэндом закатил глаза, подумал и сказал: — Не хочу. Не то настроение.
И снова взял аккорд, мажорный. Широко распахнул глаза, вздохнул…
— Ну, решили наконец, как младенца назовете? — громко спросил Нафаня, обращаясь к Михалычу. Рэндом закрыл рот, поднял голову и укоризненно покосился на бас-гитариста.
Упитанный, бритый наголо Михалыч оторвался от барабанной установки, которую как раз монтировал:
— Решили.
— И как?
— Елпифидором.
Нафаня заржал.
— Че, правда?!
— Неправда, — невозмутимо пробасил Михалыч. — Ну извини, достали уже. По двадцать раз на дню спрашивают. Нет, еще не решили.
— У однокашника сын родился, — начал Нафаня, закуривая новую сигарету. — Спрашиваю его: как назвали-то младенца? Он говорит — Семен Семеныч. Я обалдел. Сам-то он — Колян. Это как, говорю — Семеныч? А он: ты не понял — это имя такое, из двух слов.
Нафаня захохотал, выпустил облако дыма. Михалыч сдержанно улыбнулся. На куртках с опозданием захихикала Вероничка. Рэндом брезгливо посмотрел на Нафаню с сигаретой в зубах и капризно сказал:
— Нафаня, хорош смолить. Я не могу петь в дыму.
— Я сейчас открою форточку, — подскочила Ники.
— Лучше пусть катится в коридор. Нафаня, что за говно ты куришь?
— Безникотиновые сигареты «Муравушка», — гордо сказал Нафаня. — Для бросающих курить. Там вместо табака анаша.
— Да неужто? — проявил интерес Михалыч.
— Нет, просто какое-то сено. Но эффект такой же. Выкуришь пачку — и башню сносит напрочь.
Ники влезла на подоконник и с усилием распахнула форточку. В студию сразу полетели снежинки и повеяло морозом. Ники высунула голову в форточку.
— Смотрите! — воскликнула она. — Полнолуние!
— Ники, закрой, — с кислой миной проговорил Рэндом. — Сейчас мы тут вымерзнем. И так сеть на пределе…
— Да, — кивнул Михалыч. — Нафаня, вали в коридор со своим сеном. Или открой дверь, пусть сквозняком кумар отсюда вытянет.
— Да ты че? — возмутился Нафаня. — Учуют, подумают, что «трава», со всего этажа сбегутся. И так уже соседи приходили, типа, за спичками, раза четыре.
— Ничего им не давай! Гони всех!
— А я песню сочинила, — заявила Ники, осторожно вытаскивая из форточки голову. — Прямо сейчас.
Рэндом и Михалыч скорчили одинаково пренебрежительные рожи. Нафаня удержался.
— Круто! — вежливо сказал он. — Валяй!
— Только в ней еще мелодии нет, — застенчиво сказала Ники. — И слов тоже. Я могу пересказать общий смысл. Про солнечное затмение. Можно?
— Можно, — уныло позволил Рэндом, отложил гитару и потянулся за чайником.
Глядя в темное окно, Ники нараспев, с подвываниями, завела речитативом:
— Однажды я взглянула на солнце и вижу — оно стало черным. Солнце открывает свой зрачок и видит меня. Мы смотрим друг на друга. Оно хочет со мной говорить… Я отвечаю ему: я тебя слушаю. И солнце начинает петь. Оно поет на древнем неизвестном языке. На этом языке люди никогда не говорили, это язык богов. Голос солнца смертельно опасен… Из его зрачка исходит невидимый свет. Оно поет и убивает, но не слушать его невозможно…
Ники говорила все тише и тише, пока не замолчала совсем. Потом сморгнула и, неловко потоптавшись на подоконнике, слезла на пол. Несколько секунд в студии все молчали.
7 
