Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
100 
Дождавшись, пока во двор соберутся все, он обернулся, принял из рук подьячего свиток, поцеловал, а потом развернул на всеобщее обозрение.
— Грамота государева… Грамота из Москвы… — поняли помещики.
Воевода начал громко и внятно читать:
— «Верные бояре, подданные мои. Царствуя милостью Божией в православной России, ходил я вместе с вами в походы воинские, видел я вас, объезжая земли, свыше под мою руку данные. Много видел я людей всех сословий, и всегда поражался разумению их и хваткости работной, сметке воинской. Однако ближе всех сердцу моему вы, бояре, живота своего Отчизны ради не жалеющие и поместья свои в порядке держащие. Вы, бояре, хребет земли русской, кость ее, на коей все мясо произрастает.
Посему больно мне читать жалобы ваши на мужей, воевод волостных, по законам предков над головами вашими поставленных споры разрешать, суд правый судить, за дорогами и крепостями надзор чинить и с вас ради того кормиться. Ведомо мне, что в суды волостные корысти ради правду допускают все реже и реже, что кормление тяжестью непомерной для ваших плеч оборачивается, что надсмотра надлежащего за безопасностью подданных наших во многих волостях и пятинах нет.
По размыслию глубоком решил я, что вам, бояре, кормить чужих управителей, сколь бы родовиты они ни являлись, не след, ибо никто, кроме вас, нужд своих понять полной чашей не в силах. Вы, мои преданные бояре, есть не стадо овец неразумных, а плоть и кровь России нашей. И в пастухе над собой нужды не имеете.
Засим повелеваю:
Перво-наперво кормления воеводские во всех волостях, пятинах и иных землях россейских — запретить.
Во вторую руку воевод, ранее мною поставленных али советниками моими, с постов своих изгнать, чинить суд моим именем запретить, волю над стрельцами, боярами и детьми боярскими более им не чинить, и за людьми разбойными сыска не вести.
Дабы порядок надлежащий повсеместно блюсти, боярам волостным и пятичным приказываю из своего числа людей честных и разумных избрать и поставить их над собой губными старостами. Старостам сим надлежит вести сыск и дознание, чинить суд, поместными стрельцами и ополчением командовать, за дорогами и крепостями следить, так же иные дела, для сохранения порядка потребные, вершить.
Отвечать за деяния свои губным старостам надлежит перед Разбойным приказом. А коли корысть или слабоумие помешает им в своем служении, то помещикам волостным следует не челобитные мне писать, а самим вместе собраться и нового старосту, честного и разумного, над собой поставить.
Писано это наставление в Москве, царствующем православном граде всей России в семь тысяч шестьдесят четвертом году от создания мира, в пятый день апреля.»
Воевода остановился, перевел дух, скатал грамоту. Потом широко перекрестился, низко поклонился собравшимся людям:
— Простите Христа ради, бояре, коли обидел кого за время службы своей. С кого мзды лишней потребовал, али осудил по недомыслию. Простите. А я вам отныне не воевода.
Дмитрий Федорович снова поцеловал грамоту, положил ее на поручень и спустился с крыльца.
Во дворе повисла такая тишина, что стало слышно, как непонятливо вьются над головами отогревшиеся весенние мухи. Слышно было, как кто-то сглотнул, у кого-то звякнула сабля о саблю соседа, скрипнули неразношенные сапоги.
— Как же мы теперь, бояре, — растерянно спросил Николай Батов, — без воеводы жить станем?
— Как без воеводы, — передернул плечами Варлам. — Государь же ясно в грамоте отписал: заместо воеводы губного старосту избрать потребно. Дабы из своих был, честный, и воровства с оглядкой на покровителей московских не допускал.
— Так и кого же тогда? — спросили сбоку.
— То нам неведомо, — мотнул головой Варлам.
— Мы тут первый год на поместьях сидим, и бояр, окромя Сергей Михайловича, и не знаем никого.
— Воеводу держите! — встрепенувшись от звуков своего имени, подпрыгнул в толпе боярин Храмцов.
— Держите, уйдет!
Клич сработал моментально — ближние бояре крепко схватили Дмитрия Шуйского за шубу и за руки.
Храмцов начал протискиваться вперед, к крыльцу, взбежал по ступенькам, перекрестился и поклонился людям:
— Дозвольте слово молвить, бояре. Не знаю, как вы, а я обид за Дмитрием Федоровичем не помню. Тяготами лишними нас не обременял, мзду не брал, а что на порубежье вкруг ходим — так то за своей же землей и доглядываем. Твердыня стоит под его рукой в исправности, бояре. На стены и башни посмотрите. Щепы гнилой или поломанной не найдете. А ведь то защита наша в тяжкую годину. Исполчением да смотрами воевода нас зазря не домогал. А коли звал — то, стало быть, нужда приходила. И мыслю я, не нужно нам в старосты иного помещика. Поместье у него от Оскола к югу имеется. Стало быть, наш он боярин, оскольский. Прав я, бояре?! Люб вам боярин Шуйский в губные старости?
100 
