Последние отзывы

  17  

– Это и есть настоящие профессии, – ответила Хейс.

Они вернулись на улицу и остановились на тротуаре. Ребус закурил и увидел, что Хейс с жадностью глядит на его сигарету.

– А ты? – спросил он.

Она покачала головой:

– Бросила. Уже три года держусь.

– Молодчина. – Ребус огляделся по сторонам. – Если бы в этих домах висели на окнах тюлевые занавесочки, сейчас бы они уже колыхались. Ты понимаешь, что я имею в виду?…

– Если бы здесь висели тюлевые занавесочки, – возразила Филлида, – то с улицы нельзя было бы заглянуть внутрь и увидеть, чего вам не хватает в жизни.

Ребус медленно выпустил дым через нос.

– Видишь ли, когда я был моложе, в Нью-Тауне было что-то… богемное. Одевались как попало, курили марихуану, устраивали вечеринки, бездельничали…

– Теперь этого почти не осталось, – согласилась Филлида Хейс. – А вы где живете?

– В Марчмонте. А ты?

– В Ливингстоне. Ничего лучшего я просто не могла себе позволить.

– Я купил свою квартиру очень давно, ухлопал на нее две годовые зарплаты…

Филлида Хейс посмотрела на Ребуса.

– Не надо, не извиняйтесь.

– Я только хотел сказать, что тогда цены на недвижимость не так кусались. – Ребус старался говорить небрежно, чтобы она не подумала, будто он оправдывается. А все из-за Джилл! Этой своей последней шуткой она его здорово зацепила. С другой стороны, из-за того, что он вломился к Костелло посреди ночи, ей пришлось снять наружное наблюдение. Может, ему действительно стоит что-нибудь попринимать, чтобы пить поменьше?…

Ребус щелчком отправил окурок на мостовую. Там, где они стояли, тротуар был выложен гладкими прямоугольными камнями – «шашками». Когда он впервые приехал в Эдинбург, то совершил непростительную ошибку, назвав их «брусчаткой», но какой-то местный житель тут же его поправил.

– Что ж, идем дальше, – сказал Ребус. – И если в следующей квартире нам предложат чаю, отказываться не будем.

Филлида Хейс кивнула. На вид ей было под сорок или немного за сорок. Темно-русые волосы доставали ей до плеч; округлое веснушчатое лицо, казалось, сохраняло детскую пухлость. Сегодня на ней был серый брючный костюм и изумрудно-зеленая блузка, заколотая у горла серебряной брошкой с кельтским орнаментом. Ребусу было очень легко представить, как на деревенской вечеринке она стремительно кружится в риле, сохраняя на лице ту же серьезную сосредоточенность, какая отличала ее в работе.

В цоколе, под большой квартирой, занимавшей первый этаж, помещалась «квартира садовника», в которую вело несколько наружных ступенек. Она называлась так потому, что ее жилец должен был ухаживать за садиком, располагавшимся позади дома. Да и каменные плиты перед фасадом были уставлены кадками с цветами. Из четырех цокольных окон два находились почти на уровне тротуара – там было что-то вроде полуподвала. Деревянные двери по обе стороны от квартирной, очевидно, вели в подвал. Несмотря на то, что их должны были проверить в прошлый приход, Ребус подергал ручки. Двери были заперты. Хейс сверилась со своими записями.

– До нас здесь побывали Грант Худ и Джордж Сильверс, – сообщила она.

– Но были ли двери тогда заперты? – спросил Ребус.

– Я им отпирала, – раздался рядом чей-то голос.

Ребус и Хейс повернулись и увидели пожилую женщину, стоящую в проеме квартирной двери.

– Дать вам ключи? – спросила она.

– Будьте так добры, мэм, – сказала Филлида Хейс.

Когда женщина повернулась, чтобы идти за ключами, Филлида подмигнула Ребусу и поднесла к губам сложенные пальцы, словно держала чашку с чаем. В ответ Ребус показал поднятые вверх большие пальцы.

Квартирка миссис Жардин представляла собой нечто среднее между музеем разноцветного ситца и выставкой разнокалиберного фарфора. Ажурная накидка на спинке дивана была произведением искусства, отнявшим у вязальщицы уйму времени. Проведя Ребуса и Хейс в комнату, пол которой был почти сплошь уставлен жестянками, тазами и кастрюлями, хозяйка извинилась за беспорядок. «Никак не соберусь починить крышу», – сказала она. Ребус предложил пить чай здесь – он боялся, что в гостиной непременно уронит или опрокинет какой-нибудь экспонат. Однако вскоре начался дождь и разговор пошел под барабанную дробь капели, а брызги, летевшие из ближайшего к Ребусу корыта, грозили промочить его ничуть не меньше, чем если бы он остался на улице.

  17