... 
81 
Таксист не сразу понял адрес, который я назвал ему. Все из-за моего скверного итальянского, ведь после лицея я не практиковался в языке. Когда же наконец он расставил слова по местам, то артистически покачал головой, вытаращив при этом глаза так, что они чуть не выкатились наружу.
— Но там нет ничего интересного, — произнес он после долгой паузы. — Уже лет десять, как в том квартале почти никто не живет. И это на другом конце города! Поездка обойдется вам в кругленькую сумму. Видать, у вас денег куры не клюют. С чего бы это...
Пока он говорил, голова его продолжала раскачиваться, словно повинуясь посторонней силе. Рядом с ним, на пассажирском сиденье, валялся журнал с фотографией похорон Наталии на обложке.
Если бы мой шофер знал, что везет основного подозреваемого в убийстве, наверное, он вспомнил бы о том, как дорого ценится молчание.
Он же, напротив, продолжал свои обличения:
— Ох уж эти иностранцы! Вы хотя бы не немец? Потому что немцев, знаете ли, здесь не очень привечают. Они заходят в церкви в шортах и повсюду оставляют за собой мусор. Можно подумать, что разбрасывание мусора — это у них второй национальный спорт после конкурсов любителей пива. И заметьте, это их старая привычка — разносить Рим по камушку. Я просто не осмелюсь описывать, в каком состоянии остался город после их набега в тысяча пятьсот двадцать седьмом году! Девушек, изнасилованных наемниками императора, хватило бы на полдюжины монастырей! Эти люди — настоящие варвары, уж можете мне поверить... И к тому же скупердяи. Японцы — те, может быть, малокультурные, но чаевые дают хорошие.
Я пропустил намек мимо ушей и заметил, что прилетел из Парижа. Отношение таксиста сразу же резко изменилось.
— Вы мне нравитесь, — смягчился он, — хотя по-итальянски вы говорите ужасно. Если хотите, я по тому же тарифу провезу вас по старому Риму, познакомлю с главными памятниками. Потом распишете своей подружке, как тут красиво. Слушайте, расскажите ей про Капитолий и про этих чертовых гусей, которые все хором не смогли бы заглушить мою тещу. Женщины обожают, когда им рассказывают разные истории. Постойте, не отвечайте... Вам ведь блондинки нравятся, я угадал?
От болтовни этого кретина у меня уже вспухли уши. Не говоря ни слова, я схватил журнал, лежавший возле него, и открыл страницу с отчетом о прощании с Наталией.
Репортаж сопровождала моя фотография возле открытой могилы. В подписи делался упор на то, что я психически неустойчив, почти что безумен. Поскольку половина европейских газет объявила меня психопатом, я к этому привык, а сейчас это меня почти обрадовало.
Я повернул журнал к таксисту и ткнул пальцем в фотографию. Таксист взглянул на нее, потом перевел взгляд на меня. Он побледнел и задрожал — окажись перед ним Фредди Крюгер, это вряд ли произвело бы на него большее впечатление.
Какое-то мгновение мне казалось, что он описается. Впрочем, из уважения к кожаному сиденью своей «тойоты» он сумел удержаться.
Я одарил его широкой улыбкой извращенца, а потом подчеркнуто отвернулся и принялся изучать пейзаж за окошком машины — в данном случае стоянку возле аэропорта. Растерянный таксист пробормотал что-то непонятное, пожал плечами и в конце концов поехал в ту сторону, куда я просил.
По прошествии часа он остановил машину на центральной полосе широкого бульвара. Потом бросился к багажнику, вытащил мой чемодан и швырнул его на землю. Дождавшись, пока я тоже выйду, он поспешно сел за руль и, даже не потребовав причитавшихся денег, резко рванул с места, бросив меня в одиночестве неизвестно где.
Он оказался прав: в этой части города не было ничего интересного. Просто унылая окраина, откуда выехали жители. Осматривая подобное место, невозможно сохранить хорошее настроение.
От массивных и претенциозных домов, построенных в чисто фашистском стиле тридцатых годов, пахло нищетой и заброшенностью. Для того чтобы вдохнуть жизнь в эти строения, следовало бы оздоровить всю местность и вывезти кучи мусора, покрывавшего тротуары.
Впрочем, общее запустение пощадило одно местечко, размером с теннисный корт. Дорожные службы, уверенные в том, что боль можно усмирить, закрыв рану, с особым тщанием заделали воронку, возникшую в асфальте после взрыва бомбы моей матери.
Я испытал определенное разочарование, не обнаружив никаких следов теракта. Я думал, что трагедия материализуется передо мной в виде мемориальной доски или букета увядших цветов.
81 
