Последние отзывы

  30  

— Как это убитым счет не ведем? Ты что, офонарел?

— «Офонарел» — это как?

— Неважно, это выражение такое. Ты мне сердце не трави! У меня друзей убивали — так я их всех помню!

— А я сегодня спросил товарища Званцева, сколько миллионов убили за коммунизм. Я читал вашего Солженицын и хотел знать, есть ли это правда. Товарищ Званцев сказал: Солженицын есть клеветник, а теперь перестройка. Но сколько убили за коммунизм, товарищ Званцев не сказал, а сказал — это неважно, важна идея. Клеветник считает, коммунист не считает… Трудная страна!

— Да наплюй ты на Званцева! Врет он все.

— А кто не врет?

— Ты смотри, Поль, сам. Котелок варит?

— «Котелок варит» — это как?

— Неважно, это выражение такое. Я хочу сказать: ты смотри и думай — и все поймешь, если, конечно, в нашей каше вообще разобраться можно. Дядю не спрашивай.

— Спрашивать надо. Есть разные мнения, Иван, и в каждом своя правда.

— Правда одна, Поль. Только до нее нам еще топать и топать.

— «Топать» — это как?

Оба успели уже привязаться друг к другу. Зубров был занят почти все время и только частью мог участвовать в их разговорах. Поль стремительно набирал русский язык, Драч усвоил кое-что из английского (разумеется, с правильным американским произношением). Им очень нравилось спорить.

— Слышь, ребята, а командир-то наш девку свою даже на остановке не выпустил! Ну, первая ночь — я понимаю — его право… А дальше — что ж он про народ забывает? Как ни крути — вроде нехорошо получается…

Разговор шел в солдатском купе, где за чайком собрались все шестеро законных обитателей плюс девицы: Сонька, Зинка и Рая. Сонька немедленно взвилась:

— А вы что, кобели, хотели бы, чтоб он ребенка вам кинул, под колхоз? Нас вам мало, вам еще и дитя подавай!? А как отколхозите — так и быть ей блядью до конца дней? Сами ж, паскуды, иначе не назовете! А ее вы спросили, хочет ли она в таком звании жить?

— Да ты, Сонь, чего? Ты не психуй! Да как ее спросишь, раз она из купе командирского не выходит? А может, ей хочется?

— Га-га-га!

— И правильно делает, что не выходит — к таким-то бандюгам! У меня отчим был такой, как вы, — тоже думал, что мне хочется! А мне еще пятнадцати не было… Я из дома тогда сбежала, мы в трубах ночевали… Потом, конечно, воровайкой стала, колония малолетних преступников… Тоже, между прочим, воспитатель думал, что мне хочется! Только там уже деться было некуда. Львовская колония — на Замковой горе, не сбежишь. Девки пробовали…

Тут Сонька вдруг разревелась, и все утихли.

— Ну ты чего, Сонь? Ты не плачь! Мы ж к тебе — со всем уважением!

— Знаю я ваше уважение! Жеребцы! В общем, так: это здесь у меня кликуха Пуфик. А в лагере знаете какая была? Вырви Глаз! Так вот, если кто из вас девчушку обидит — зуб даю, я свою кличку оправдаю! Один из вас, бандюг, нашелся — дитя от насилия спас, так вам теперь неймется?!

— Да ладно, Сонь, зачем нам та соплячка, если есть настоящие женщины? Мы тебя жалеем, ты нас жалеешь… А у сцыкух этих ни на кого жалости не хватает, кроме как на себя.

Сержант Березин прижал Соньку к себе, и она затихла.

Оксане было бы очень обидно слышать его слова, но, по счастью, она не слышала. Она проснулась только что и не сразу поняла, где находится. Колеса стучали и сбивали ее с толку. Мамочка, куда это меня везут? Тут она вспомнила, как в последний раз видела маму: и голоса было не узнать уже, и лица. Как жить без мамы — она не представляла. Ей стало очень жалко себя, и она заплакала.

На следующей остановке, под вечер уже, к командирскому купе направилась Любка с узелком.

— Товарищ полковник!

Зубров высунулся из окна.

— Выйдите, пожалуйста, разговор есть!

Это Зуброву вовсе не понравилось. Конечно, он знал, что в эшелон затесались проститутки, но пока они были на нелегальном положении — и не протестовал особенно. Хлопцам нужна забава, и пока этих девок было не видно, не слышно — он мог смотреть на них сквозь пальцы. А тут, похоже, его вызывают на то, чтоб он их заметил… Но не отступать же было. Он вышел.

— Докладывайте.

— Товарищ полковник. Мы тут — ну, словом, все девочки — вещички собрали. Для малышки этой. А то ж она раздета вся. Ничего такого похабного, мы ж понимаем… Свитерки там, трусики, носки теплые. Верхнее она пускай лучше солдатское носит, чтоб эти кобели не кидались, а нижнее — вот. Вы уж не побрезгуйте, не обижайте девчонок. Они — от чистого сердца!

— Ну, спасибо. Как звать-то тебя?

— Любка.

  30