48 
Седенко не слышал ничего, но заметил, что меня что-то встревожило; во время еды он все время, улыбаясь, наблюдал за моим лицом.
Снова послышался шум. Несколько камешков и кусок снега скатились вниз справа от нас. Отложив в сторону хлеб, я схватил оба пистолета и повернулся туда, откуда появился незнакомец.
— Вы обнаружены! — прокричал я. — Покажитесь, чтобы мы могли поговорить.
Дрожащая от холода девушка лет пятнадцати появилась между камнями и опустилась на обломок скалы. Ее глаза на будто нарисованном лице были расширены от голода, страха и любопытства.
Однако я не стал прятать пистолеты. Военная служба приучила меня бояться и детей. Я поднял ствол на уровне ее лица.
— С тобой еще кто-нибудь?
Она помотала головой.
— Рядом что, твоя деревня?
Она снова покачала головой.
— Тогда, во имя Господа и Святой Софии, что ты здесь делаешь? — спросил Седенко, засовывая свою саблю обратно в ножны и подходя к ней. Я знал, что он поступает неосмотрительно, но не удерживал его. Он подошел к ней и, глядя ей в лицо, взял его в свои большие руки.
— Ты, право, измождена. Расскажи нам свою историю, девушка. Может быть, твои спутники перебиты бандитами и ты единственная оставшаяся в живых?
Она не ответила ему и сделала несколько шагов назад.
— Или, может быть, ты ведьма? Волшебница? — Он посмотрел наверх, на скалы. Затем обернулся и сказал мне через плечо:-Как вы думаете, капитан, могут ли они нас перехитрить?
— Без сомнений, — ответил я. — Я подумал об этом, как только мы только увидели ее.
Он медленно пятился назад, пока не ткнулся спиной в пистолет в моей левой руке.
— Итак, ведьма, — произнес он, обращаясь ко мне.
— Несчастный ребенок, видимо, оставленный кем-то в этих горах. Не больше и не меньше.
Она оглянулась.
— Мой мастер…
— Все-таки он есть! — радостно воскликнул Седенко. — Она служит повелителю ведьм.
— Кто твой мастер, девочка? — перебил я.
— Святой человек, ваше высочество, — она сделала некое подобие реверанса.
— Маг? — продолжал гнуть свою линию Седенко.
— Он один из тех отшельников, которые живут здесь, на этом перевале? — спросил я.
— Да, он один из них, ваша светлость, — подтвердила она.
— Она всего лишь ученица одного из отшельников, — пояснил я Седенко. — Неужели можно что-то подумать, увидев такого ребенка?
Седенко выпятил нижнюю губу. Он рассматривал девочку со всех сторон, убеждая самого себя в правоте моих слов. — Где находится твой мастер? — спросил я ее.
— Дальше и выше, господин. Он лежит при смерти. У нас больше нечего есть. Он умирает уже много-много дней. Это началось еще перед снегом. — Она показала наверх.
Только теперь я смог рассмотреть подъем в расщелине скалы. Подобных пещер было множество в этой местности — было вполне понятно, почему ее облюбовали изгнанники. Перед одной из них было установлено некое подобие распятия с выдолбленным перед ним углублением, в которое путешественники могли складывать продовольствие и деньги, или каким-либо другим способом помогать затворникам.
— Ты уже давно с отшельником? — спросил я ее. Теперь я мог опустить пистолеты. Было ясно, что она не лгала. Только Седенко все еще не был убежден.
— С самого детства, господин. Он заботился обо мне с тех пор, как мой брат, моя мать и отец были убиты Орлами, господин…
— Ну а теперь, — распорядился я, — веди нас к умирающему отшельнику.
Седенко вмешался.
— Это может быть ваш Гроот, капитан?
— Думаю, нет. Но он может что-то знать о нем. По моим сведениям, многие из этих затворников объединяются, чтобы легче жилось.
Вслед за девчонкой мы вскарабкались по покрытой снегом скале наверх, пока не достигли пещеры. Ужасное зловоние ударило нам в ноздри, и пришлось зажать рукой рот и нос, чтобы ослабить его.
Девчонка промчалась в дальний конец пещеры. Там кто-то был.
Седенко оставался снаружи и был настороже. Я и не думал о том, чтобы его подозвать.
Изможденное, исхудалое лицо показалось из-под кучи тряпок, и тусклые глаза уставились на меня. Уже сам звук его движений и взгляд производили впечатление, но самым поразительным была улыбка на этом лице. Такое выражение лица мне приходилось видеть и раньше. Если люди улыбались мне подобным образом больше чем однажды, я их убивал, обосновывая это тем, что улыбка такого рода на губах переходит в хохот во все горло.
48 
