Последние отзывы

  2  

— Тем не менее, — продолжал Джерек, — мне бы хотелось на собственном опыте испробовать, что это такое. «Добродетель» предположительно включает в себя «самоотрицание», — и, предупреждая ее вопрос пояснил: — Что означает "не делать ничего приятного".

— Но ведь все, шелковый мой, приятно!

— Верно, в том-то и заключается парадокс. Видишь ли, мама, древние делили свои ощущения на части — категории: одни из них, похоже, не считались приятными, другие, наоборот, казались приятными, но почему-то не нравились им!.. О дорогая Железная Орхидея, я вижу, ты готова забыть обо всем… Я же часто прихожу в отчаяние, пытаясь разрешить загадку. Почему одна вещь считается достойной существования, а другая нет? Но… — Его красивые губы растянулись в улыбке. — Я решу проблему — так или иначе, рано или поздно. — И он закрыл отяжелевшие веки.

— О Корнелиан!

Она засмеялась, тихо и нежно, и потянулась через скатерть. Изящные руки скользнули в его просторную накидку, поглаживая теплое тело.

— Дорогой! Как ты хорош сегодня!

Джерек поднялся на ноги, переступил через скатерть, опустился на Орхидею и медленно поцеловал.

Море вздохнуло.

Когда они проснулись, все еще в объятиях друг друга, стояло утро, хотя ночи не было. Кто-то, без сомнения, менял ход времени для собственного удовольствия. Но это не имело значения.

Джерек отметил, что море стало розовым, почти светло-вишневым, мрачно дисгармонируя с пляжем, что скала и две пальмы на горизонте исчезли, а на их месте, сверкая в лучах утреннего солнца, вознеслась серебряная пагода в двенадцать этажей.

Взгляну налево, Джерек с удовольствием увидел, что его воздушная машина, напоминающая паровой локомотив начала 20-го столетия, но вполовину меньших размеров, отделенная золотом, слоновой костью и рубинами, все еще находится там, где они оставили ее. Он снова бросил взгляд на пагоду, изогнув шею, так как голова матери покоилась его плече. Потревоженная движением, Железная Орхидея тоже повернулась, чтобы посмотреть, и как раз в этот момент крылатая фигура, оторвавшись от крыши пагоды и беспорядочно вихляя в воздухе, полетела на восток.

Железная Орхидея махнула рукой в сторону исчезающего Герцога.

— Прощай!

Затем, повернувшись к сыну, добавила:

— По-моему, он играет в одну из своих старых игр, — и взглянув на остатки завтрака, скривила лицо: — Нужно убрать это.

Движением кольца на левой руке Орхидея превратила завтрак в пыль, тут же унесенную прочь легким ветерком.

— Ты собираешься туда вечером? На его вечеринку?

Она подняла изящную руку, отяжеленную коричневой парчой, и коснулась лба кончиками пальцев.

— Думаю, да. — Джерек распылил подушки. — Мне нравится Герцог Королев.

Губы Орхидеи чуть скривились, но Джерек, не замечая этого, прищурившись рассматривал розовое море.

— Хотя порой ему изменяет чувство цвета.

Он повернулся и направился к воздушной машине. Забравшись в кабину, Джерек громко позвал:

— Все на борт, моя сильная, моя нежная Орхидея!

Она хихикнула и потянулась к нему. Джерек, протянув руки, подхватил ее за талию и поднял в кабину.

— Поезд следует до Пасадены!

Он дунул в свисток.

— Следующая остановка — Буффало!

В ответ на звуковой сигнал маленькая машина величественно поднялась в воздух и, непринужденно попыхивая белым паром, выбивающимся из трубы и из-под колес, поплыла над землей.

— Ее создали в Вирджинии, — рассказывал Джерек Корнелиан, натягивая малиновую с золотом фуражку машиниста. — Девяносто седьмой год, Пантукская линия!

Железная Орхидея, удобно устроившись на сидении из бархата и меха горностая (точная копия, как она поняла, с оригинала), с усмешкой наблюдала за сыном: как он, открыв дверцу топки, ловко кидал туда лопатой огромные черные алмазы, сделанные им специально для воздушной машины, хотя и бесполезные, зато прекрасно дополняющие эстетическую ткань воспроизведения прошлого.

— Где ты нашел все эти сведения, Корнелиан, сын мой?

— Я набрел на тайник, где хранились записи, — ответил он ей, вытирая честный пот с лица шелковой тряпицей (под ними промелькнули море и горный хребет), — относящиеся к тому же периоду, что и этот локомотив. Им, по меньшей мере, миллион лет, хотя есть признаки, что они сами являются копией с других оригиналов. Хранились, кстати, в идеальных условиях, передаваемые от одних владельцев к другим из поколения в поколение.

  2