Вскоре после этого события Рамакришна встретился с двумя «духовными учителями» — женщиной-саньяси (Бхайрави-брахмани) и странствующим монахом Тотапури («голым человеком») — необыкновенным аскетом, последователем Веданты, сорокалетней подготовкой достигшего высшего откровения. В течение многих месяцев Рамакришна предавался аскезе, осваивал различные виды религиозной практики — вишнуистской, тантристской, адвайта-ведантистской, почти беспрерывно находясь в состоянии самадхи (экстаза).
После отъезда Тогапури (к концу 1865 года) Рамакришна в течение шести месяцев, по его утверждению, находился в каталептическом состоянии экстаза, в каком пребывали, судя по описаниям, древние факиры тело, покинутое духом, было, точно заброшенный дом, предоставлено разрушительным силам. Если бы не племянник, насильно кормивший Рамакришну, тот бы умер. В последствии Рамакришна сам признал, что искушал Бога и что чудом вернулся обратно, поэтому не советовал ученикам повторить его опыт. Но он осознал, что все люди, несмотря на кажущиеся различия, — дети одной Матери, что Всемогущее разделение есть самое лицо Бога. Что надо любить Бога во всем разнообразии созданных им людей, часто противоречащих и враждебных друг другу, во всех формах мысли, которые управляют их жизнями и часто губят их, — и прежде всего, что надо любить людей во всех их Богах.
Рамакришна понял, что все религии различными путями ведут к одному и тому же Богу. И решил исследовать эти пути. Отношение к нему окружающих резко изменилось — его стали считать уже не чудаком и полусумасшедшим, а святым, а затем и аватарой — воплощением Вишну. Немалую роль в этом сыграла Бхайрави-брахмани, созвавшая специальное совещание пандитов, на котором — после рассмотрения целого ряда специфически теологических тонкостей — Рамакришна был признан аватарой.
Слава молодого жреца росла быстро, помимо совещания пандитов этому способствовали и два его необычных поступка, ставших предметом самого живого интереса и широкого обсуждения в разных слоях индийского общества. В конце 1866 года Рамакришна стал на некоторое время горячим приверженцем ислама — носил соответствующую одежду, исполнял обряды и даже (верх кощунства, с точки зрения индуизма!) ел мясо священного животного, коровы.
Семь лет спустя он аналогичным образом выполнял христианские обряды. Приблизительно в ноябре 1874 года некто Малик, индус из Калькутты, владевший садом в Дакшинешваре, прочитал ему Библию. Рамакришна впервые познакомился с христианским учением. В течение многих дней душой индуса владела только христианская мысль.
Позже он говорил своим ученикам: «Я исповедовал все религии: индуизм, ислам, христианство и следовал по пути различных сект индуизма. И я нашел, что все они различными дорогами приближаются к одному и тому же Богу…»
В мае 1867 года Рамакришна почти семь месяцев отдыхал на родине, в Камарпукуре, где он не был целых восемь лет. Простые крестьяне счастливы были видеть Гедадхара, чья необычайная слава дошла до них и внушала им некоторое беспокойство.
Возвратившись в Дакшинешвар, в последующие несколько лет Рамакришна совершил несколько паломничеств вместе со своим покровителем, впоследствии хозяином храма, Матуром Бабу.
В 1872 году его жена Сарада Деви в первый раз приехала к нему в Дакшинешвар. Рамакришна, преисполненный нежности к ней и глубокого, почти религиозного уважения, свободного от желания, от малейшего налета чувственности, признал в ней божество и оказал ей подобающие почести. В одну майскую ночь, сделав все положенные культом приготовления, он усадил Сарада Деви на трон Кали и совершил ритуальный обряд — Шораши Пуджа — поклонение женщине. Оба они впали в экстатическое состояние. Придя в себя, он приветствовал в лице своей подруги святую Мать, которая, по его убеждению, воплотилась в этот живой символ непорочной человечности.
Примерно в 1874 году, закончив цикл своих религиозных опытов, Рамакришна, по его выражению, обрел три чудесных плода познания: «Сострадание, Благочестие и Самоотречение». В это же время он осознает, что должен передать свои знания людям.
Следует заметить, что Рамакришна использовал малейшую возможность, чтобы побеседовать с религиозными или учеными людьми, странствующими пилигримами и столпами науки и общества. Он обращался к ним, где бы они ни находились, не заботясь о том, как он будет принят.