Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
24 
— Они стащили твою тахту?
— Нет, лишь вспороли.
— Зачем?
Он пожал плечами.
— В этом весь вопрос. Отыщи, кто может доставить мебель на дом. Воспользуйся моей кредиткой.
— Ты даешь мне карт-бланш?
— Только не опустошай мой счет. Да, еще принеси мне, пожалуйста, мою страховку.
Подождав, пока за ней закроется дверь, он крутанул кресло и устремил взгляд в бескрайнюю и чистую, без единого облачка, небесную синеву и грифельно-серые воды Сан-Францисского залива. Летевший в вышине самолет тянул по небосклону узкий белый след, похожий на нечаянно брызнувшую на синий холст белую краску.
Через пять минут Тина вернулась.
— Дэвид, на что это ты там уставился?
Он оторвал взгляд от окна.
— Наверное, просто позволил себе секунду видом полюбоваться.
Она тоже подошла к окну.
— Видом? С чего это вдруг?
— Что тут удивительного? Почему бы и нет?
— Потому что за десять лет, что с тобой работаю, я такое замечаю впервые.
Она вручила ему три розовые бумажки с сообщениями о телефонных звонках и четыре письма без подписи.
— Остальное я записала на голосовую почту.
С ростом его популярности она начала фильтровать его звонки и электронную почту. Взглянув на имена двух первых звонивших, он отнес их к категории несрочных. Имя третьего ничего ему не говорило:
— Джо Браник — кто это?
10
Чарльзтаун, Западная Виргиния
— Моль!
Голос Дж. Рэйберна Франклина обвалом прогремел в коридоре, выбивая из рук стаканчики с кофе, сдувая со столов документы. Марти Бенто дернулся в кресле, стукнулся коленкой о ящик стола и выругался:
— Черт! Опять!
Внешность Франклина всегда разочаровывала. Он был единственным из знакомых Тома Мольи, чей вид не соответствовал голосу. Такой голос мог принадлежать какому-нибудь здоровяку, политическому тяжеловесу, заядлому курильщику сигар или футбольному тренеру. Однако худющий, вечно озабоченный очкастый Франклин скорее походил на страдающего несварением бухгалтера или налоговика в запарке. Дарованный же ему голос казался одинокой забытой винтовкой на опустошенном оружейном складе.
Помощник генерального прокурора США Риверс Джонс даром времени не терял.
Франклин рванул с носа очки, причем одна из проволочных дужек зацепилась за ухо, и он, сдирая, согнул ее, что еще больше его рассердило. Он запыхался, хотя расстояние, пройденное им от своего кабинета, было всего метров двадцать.
— Может, объяснишь, как тебе удалось в пятиминутном разговоре взбесить помощника генерального прокурора США и одновременно оскорбить нашего президента?
— Господи, Рэйберн, я всего только сказал...
Франклин поднял руку:
— Меня не интересует, что ты сказал или что собирался сказать. Мне интересно лишь, что он мне сказал по поводу вашего разговора. Тебе что, особое удовольствие доставляет портить мне жизнь?
— Рэйберн...
— Или тебе заняться больше нечем?
— Шеф, я...
— Потому что, если тебе заняться нечем, я тебе придумаю занятие! — Франклин чуть-чуть раздвинул указательный и большой пальцы и стал наступать на Молью: — Я нахожусь теперь вот настолько от принудительной отставки, а если меня уволят, то я гарантирую — и ты здесь не останешься!
— Этот тип — настоящий осел, Рэй. Господи, я ведь о тебе заботился...
Франклин улыбнулся, но улыбка эта больше походила на гримасу.
— Заботился обо мне? — Он попятился и взмахнул руками, отчего очки, которые он держал в руке, полетели на пол. — Так бы сразу и сказал! Видно, я ошибся, ведь на самом деле я должен рассыпаться в благодарностях!
— Ты язвишь.
— Нет, Моль, как ты мог такое подумать? Ведь ты всего лишь нагрубил помощнику генерального прокурора, звонившему от имени президента Соединенных Штатов!
— Соединенных, мать их, Штатов.
— Что-что?
— Это он так выразился.
— Плевать мне, как он выразился! Подо мной кресло шатается, и чудо будет, если я усижу в нем еще неделю, черт бы тебя побрал! — Последние слова Франклин выкрикнул, придвинувшись почти вплотную к Молье. Пряди его поредевших, с пробором посередине волос, которые он зачесывал назад, сейчас растрепались и упали ему на лоб.
— Нет, ты все-таки язвишь!
Франклин дернулся.
— Хватит, Моль! Не дури!
Очень спокойно, словно утихомиривая собственного ребенка, Молья проговорил:
24 
