Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
28 
Хорошо прожил! Трудно и сладко. Что нас ждёт впереди — заведомо не гадаю, в этом она и судьба. Спать давай. Нам ещё далеко тащиться бездорожьем. Спи, ясно дело, утро вечера мудреней…
— Игнатий, можешь на меня положиться, — раздумчиво проговорил Егор, — работы и лишений я не боюся, так же, как и ты, хочу быть свободным и вольным, охотиться и бродить по новым местам, это — по мне. К чему палаты каменные, сундуки и жёны. Это — тюрьма и цепи, тоска смертная. Копил Опарин свои миллионы, доски и скобы собирал, а хлопнула революция — и где все его стремленья? Где смысл его богатства? В чём?
— Мой знакомый японец в Харбине, — откликнулся Парфёнов, — хоть идолопоклонник, но старик жуть любопытный. Как-то он мне изрёк восточную мудрость: «Человек должен жить по велению души». Это — так просто, что даже не чуешь всей правды в словах. Он помешан на своих белых журавлях, может часами глядеть, как льётся вода, на простой цветок или слушать шелест листьев. Пытался я понять его, но так и не сумел. Но, в то же время, он может быть жестоким, как тигр, когда дело доходит до борьбы с учениками. Он их швыряет на землю слепыми щенками, трещат кости, в крови песок на площадке. Чёрт разберёт нас, людей. Что нам сладко и что горько. Каким идолам молиться, в какого Бога веровать. Не разобрать вовек. Вот я решил откачнуться от всего, надеяться только на себя. Да оказался в дураках, если б тебя не принесло в ресторан, грызли б меня счас китайские черви. Одному против миру не выстоять… Ясно дело…
8
Егор очнулся и сунулся к потухшему костру. Дрожа от холода, откопал под нагоревшей золой угли, развёл огонёк. Сверху положил тонких палочек и отёр рубахой вздутый на лицо пепел.
Дрова нехотя занялись, щекотнули ноздри сладким дымком, и пыхнувшие язычки пламени сразу заворожили теплом, принесли радость в остывшее тело.
Стреноженные лошади паслись невдалеке, объедая ветки ерника с проклюнувшимися почками и молодую травку на бугорках. Солнце лениво продиралось через густолесье на сопке, щедро рассыпая искры по частой росе.
Верка, зажмурив от удовольствия глаза, глодала кость, зажатую в аккуратные передние лапки с белыми чулочками. Согревшийся Егор набрал чайник воды и подвесил его над пламенем, притулил поближе к жару котелок с застывшим кабаньим мясом.
Игнатий безмятежно храпел в пологе, пошевеливая пальцами босых ног, их припекал костёр. Высохшие за ночь кожаные сапоги висели на колышках длинными раструбами вниз.
Зима ещё пряталась на северных склонах, в затишных местах плешинами белел не стаявший снег, весь испятнанный хвоей, корой деревьев и палыми ветками.
В осиннике ворковали горлинки, по наклонной лесине, торчмя напушив хвост, пронёсся бурундук и яростно заверещал, приметив лежащую собаку. Лайка подняла голову, укоризненно поглядела на баламута. Бурундук замер столбиком, потом опустился и нахально пробежал через поляну.
Верка скосила на него глаза, нехотя тявкнула. От её голоса вздрогнул Игнат, разом поднялся, поймав зевок широкой ладонью. Взглянул на Егор и разулыбался.
— Здорово, приискатель! Как спалось в России, чё снилось?
— Как дома… Без снов обошлось, спал, как убитый.
— То-то же… Воздух тут, супротив степного, как медовый. А вскорости тайга оденется в летнее платье — век бы не помирать. Славные места. Немного счас перекусим и кинемся весну догонять. За Яблоновым хребтом и пристигнем, голубушку, ишо в снегах да льдах поблукаем вдоволь.
Там откроется тебе, брат, дикая и нехоженая земля Якутии. Нечистая сила её забери, страсть какая интересная земля. Реки её прозрачны, как слеза, и рыбны, тайга полна зверем и птицей, недра неведомы, таят они нетронутые богатства.
Край золота и снегов. Ясно дело, присох я тут намертво, и ты примёрзнешь. Это — Якутия, брат. Это — мой дом, куда ворочаюсь перелётной птахой. Увидишь…
На исходе недели упёрлись в широкую реку. Лёд со дна ещё не сорвало, но поверх него стремительно неслась вода, вскипая бурунами на вмёрзших валунах. С другого берега впадала река чуть меньше по ширине, но полноводнее и злее, лёд на ней стоял в заторе дыбом.
— Вот, брат, и Тында-река, а то бесится Гилюй, — крикнул Парфенов и, не останавливаясь, погнал коня поперёк течения. Вода рассосала затопленную поверхность льда колючими иглами, лошади испуганно всхрапывали, осторожно щупали копытами хрустскую опору.
28 
