Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
7 
Ты хочешь, чтобы я задавала тебе вопросы, но я могу лишь повторить те вопросы, которые интересуют следствие. Могу спросить, где ты, где тебя можно арестовать, кого ты собираешься убить и почему. Но тебе-то хочется отвечать совсем на другие вопросы. Ты мог бы сразу объяснить, почему убил Джулиано Лаянку, но ты этого не сделал. Предпочел рассказывать о побеге и сболтнул лишнее. К примеру, мы не знали о мотоцикле, а теперь объявили в розыск BMW R-45, и у нас даже есть его номер, ведь он зарегистрирован на твое имя. Ты сам суешь голову в петлю, неужели непонятно? Наверное, понятно.
По этому поводу у меня есть одно соображение. Я называю это теорией воскресного утра. Такое случается весной, в воскресенье утром, часов в восемь. Наверняка у тебя так бывало, а у меня это вечная история. Соберешься с друзьями покататься на велосипеде или, может, пойти в горы, съездить на море, неважно, что именно. Заранее радуешься, знаешь, что будет здорово и ты отлично проведешь день. Договариваешься за неделю, но вечером в субботу ложишься поздно, очень поздно — сначала ужинаешь в ресторане, потом идешь еще куда-нибудь, там выпиваешь, сильно выпиваешь. И вот теперь лежишь в постели, будильник прозвонил, как и положено, ровно в восемь, а ты не знаешь, чего тебе хочется. Отчасти надеешься, что отворишь ставни — и в дом хлынет тот желтый свет, который предвещает погожий денек, а отчасти — что небо серое и с улицы доносится мокрый звук, с которым машины едут по залитому дождем асфальту, и тогда можно позвонить друзьям, сказать «Видали, что за погодка?» и лечь досыпать.
Ты сейчас в таком же положении. С одной стороны, ты уверен, что мы тебя никогда не поймаем, что ты убьешь еще раз и снова сбежишь, а с другой — тебе хочется, чтобы тебя остановили, чтобы я тебя нашла и арестовала, тогда совесть твоя будет спокойна и ты сможешь больше не убивать, потому что тяготишься убийством.
Вот два твоих «я», как в воскресенье утром, когда надеешься, что будет дождь, лишь бы не выбирать между поездкой и сном, потому что погода уже выбрала за тебя. Ты не пишешь, где ты, ведь написать — значит сделать выбор, зато подсказываешь, как тебя найти, и теперь уже твоя судьба зависит не от тебя, а от меня, или от стечения обстоятельств, или от моей интуиции: ты хочешь сделать меня deusexmachina в этой истории.
Я тебя понимаю. Принимаю твою игру, твою нерешительность. Увлекайся отступлениями и дальше, сколько угодно. Я стану сообщницей одного из твоих «я», и увидим, которое победит.
* * *
Дата: Среда 5 мая 19.31
От кого: angelo@nirvana.it
Кому: rniogiudice@nirvaria.it
Тема: Я и мой мотоцикл
Мы с мотоциклом выехали из города и, сделав большой крюк, чтоб не показываться опять у Навильо-Гранде, выбрались на Виджеванезе. Я прикидывал, где меня возьмут. В Турине? В Казале? Наверняка раньше. Я бежал, но особой надежды уехать далеко у меня не было. Бежал, потому что так положено. Потому что какая-то часть меня возмущалась при мысли, что я кончу в тюрьме из-за типа вроде Джулиано Лаянки. Но инстинктивное бегство нечаянного убийцы длится недолго. По правде сказать, я даже не знал, куда податься, единственное, что пришло мне в голову, — бежать за границу. Ближе всего была Швейцария. Но там пограничники. Будь то Кьяссо или Аскона, Комо или Лаго-Маджоре — везде у меня потребуют документы. Им тут же сообщат, и меня задержат, это все равно что явка с повинной. Я твердил себе: сколько раз мне случалось ездить в Лугано без удостоверения личности и все обошлось, ни разу меня не проверяли. Я частенько забывал это самое удостоверение. Оставлял его дома, чтобы не потерять, а потом, когда оно могло понадобиться, его не было. И все же в тот вечер я решил не рисковать. Нет, только не Швейцария, — сказал я себе. И нацелился на Францию. Никакого тебе пограничного контроля, да здравствует Шенгенский договор, да здравствует объединенная Европа! А может, просто захотелось в последний раз увидеть Турин и долину Сузы. Интересно, на что похоже прощание? Уже давно я пробовал представить, что бы я сделал, узнай я, что неизлечимо болен и жить мне осталось всего два месяца. Наверное, сначала простился бы с друзьями — пригласил их на ужин и в конце, за десертом, взял бы слово, сказал бы им все и распрощался с ними. Потом я представлял себя в машине — наверху закреплены лыжи, это мой последний отпуск и я еду в горы, потому что, конечно, будет зима. Я говорил себе, что стал бы без конца спускаться по любимым трассам, самым трудным, самым живописным; катался бы с самого открытия до последнего мгновенья, когда сторож протягивает веревку и закрывает воротца, и у этой веревки стал бы упрашивать его, чтобы он позволил мне подняться на фуникулере последний раз, один-единственный, ну правда последний. Лыжи я, наверное, люблю больше всего на свете. А может, и нет, может, я так говорю для простоты. В своих бесконечных фантазиях я еще иногда представлял, что возьму двух проституток и попробую, как это заниматься любовью сразу с двумя женщинами. Но главное, думал, что растянул бы надолго вкус этого прощания, вкус, который, наверное, тот же, что и у жизни, только постепенно выдыхается и сходит на нет, как вкус жевательной резинки, когда жуешь ее слишком долго: слабее, еще слабее, а потом и вовсе исчезает, и тогда, значит, настает время уйти.
7 
