4

Сад леди Арабеллы был по-прежнему белым, все еще свежим и цветущим даже в августе. Русская виноградная лоза с сочными листьями густо заплетала беседки и шпалеры, последние летние белые фиалки продолжали цвести среди каменных плит, которыми были вымощены тротуары, и в бордюрах вместе с маргаритками и белым душистым табаком. Джон сидел на каменной скамье, любуясь цветами. Спинка скамьи была украшена резьбой — девушки и львы, а подлокотники — металлическими штампованными листьями, которые весной и осенью покрывались от влажности зеленой плесенью, но сейчас она высохла, превратившись в бурую пыль. Плечо тупо ныло, как при ревматизме. Джон пришел сюда в надежде заглушить боль, как физическую, так и душевную.

Чтобы неожиданно столкнуться с полицией, лучшего места в Февертоне, чем Хартлендские Сады, не было. Ряд окон полицейского участка, непрозрачных, вводящих в заблуждение, смотрели прямо на ворота Садов…

Мужчину и женщину, которые говорили с ним в полицейском участке, он раньше никогда не видел. Им от него многого не требовалось, только чтобы просмотрел заявление, которое делал шестнадцать лет назад, снова подтвердил его и добавил что-нибудь, если, конечно, было что добавить. Имя сестры всегда вызывало боль, а сейчас добавилось еще и странное замешательство. Но все было уже позади и заняло в целом минут пятнадцать. Сегодня — четверг, и весь остаток дня, жаркого и солнечного, принадлежал ему. Он сидел на солнышке и смотрел на цветы, удивляясь, что белые бабочки снова порхали над цветами, как будто договорились с ним заранее встретиться здесь.

…Из центрального склада в Бристоле выслали замену скворцу, и в прошлый понедельник ее отвезли Гэвину. Сделала это жизнерадостная краснощекая молодая женщина. Она входила в команду садовников, занимающихся открытыми для публики скверами и парками.

— Деревья — это мое поле деятельности, — сказала она Джону, и это показалось ему довольно забавным.

Преемником Геракла был снежно-белый и молчаливый какаду…

Джон откинул голову на каменную ногу льва и подумал, что теперь он потерял свою сестру навсегда. Он не сможет говорить о ней ни с кем, как говорил раньше — с трепетным благоговением и печалью. Все перечеркнуто новым ее обликом и абсурдным ложным признанием Марка Симмса, которое он так доверчиво принял на веру. Теперь это будет неотделимо от воспоминаний о Черри, о ее жизни и смерти.

Он понял, что прежние воспоминания о сестре, чистые и нежные, поддерживали его после ухода Дженифер. А теперь они потеряны, потеряны так же, как потеряно и другое утешение — шифровальщики. И что же осталось ему сегодня? Библиотечные книги, триллеры, романы прошлого века? Колин и его матушка? Троубридж? Список вопросов утомил его, он поднялся и направился к выходу, руки безвольно опустились, плечо онемело. Появился страх перед вечером в одиночестве. Не хотелось думать, что ему абсолютно нечего с ним делать, некуда идти, никто не придет и к нему, никто не позвонит. И читать ничего не хочется. Даже в худшие времена он не испытывал такой апатии и никогда не чувствовал такой дикой паники перед будущим. Раньше была только печаль и… надежда.

От белого сада леди Арабеллы он получил что ожидал, боль успокоилась. Но ощущение небытия, ненужности, пустоты, оказывается, могло болеть сильнее, чем раны. Эта сверкающая ароматная белизна, дрожащие белые крылья каким-то странным непонятным образом указали ему на грядущее одиночество.

Не в силах отогнать такие мысли, пытаясь перебороть возрастающее чувство страха, он шел вдоль террасы, откуда весной, когда деревья не были покрыты зеленым орнаментом листвы, как сейчас, он посмотрел вниз и увидел Дженифер, которая сидела за одним из столиков. Он представил себя того, несчастного, но полного надежды. Его будущее казалось тогда завидным, его желания должны были сбыться. Непроизвольно он взглянул вниз и сейчас, но тут же перевел взгляд на верхнюю террасу и увидел Сьюзен Обри, идущую навстречу.

После последней встречи с ней на Женева-роуд, когда она приходила, как он решил, из соображений милосердия, он рассматривал фоторепродукции в библиотечной книге — художественный альбом картин во «Фрик-Коллекции» в Нью-Йорке и увидел лицо девушки, очень напоминающее чье-то. На картине была бледная молодая девушка с прозрачной кожей и ярко-рыжими волосами, написанная Грёзом. ^[22] Воспоминание об этой в некотором роде интимной вещи заставило его покраснеть, когда они так неожиданно столкнулись.

  115