149 
Дальнейшая беседа, впрочем, продолжалась в более спокойном тоне, и Эми привела девицу в дом в Гринвиче, где у нее были знакомые, и под каким-то предлогом оставив мою дочь на время одну, переговорила с обитателями дома, прося их подтвердить, если придется, что она здесь проживает; затем возвратившись к своей гостье, объявила ей, что это и есть дом, в котором она арендует комнаты и что здесь она может ее найти, если ей будет угодно, либо прислать кого-нибудь с поручением к ней. На этом Эми распростилась с девчонкой и таким образом от нее избавилась; затем, кликнув наемную карету, отправилась в Лондон; девица же, спустившись к набережной, села в лодку.
Встреча эта, впрочем, не привела к цели, которой Эми добивалась, ибо ей не удалось отговорить девицу от ее намерения меня разыскать; и хоть неутомимый мой друг квакерша водила ее за нос в течение трех или четырех дней, сведения, которые от, нее поступали, заставили меня решиться покинуть Тэнбридж. Но куда двинуться, я не знала; в конце концов, я переехала в небольшую деревню на опушке Эппингского леса под названием Вудфорд[139], арендовала комнаты в частном доме и там прожила около шести недель в надежде, что, отчаявшись меня найти, моя девица к этому времени бросит свои розыски.
«Здесь я получила от моей верной квакерши отчет; в нем говорилось, что девица и в самом деле наведывалась в Тэнбридж, разыскала дом, в котором я там жила, и в самых горестных тонах поведала его обитателям свою историю; затем последовала в Лондон, куда мы, по ее мнению, удалились: однако квакерша заверила ее, что ей ничего не известно о наших передвижениях — кстати, это была истинная правда. В заключение квакерша советовала ей угомониться и перестать выслеживать, точно воров, людей с таким положением в обществе, как наше; раз я не проявляю желания ее видеть, говорила она, то никакие силы не вынудят меня к такой встрече; между тем ее назойливость может лишь окончательно меня рассердить. Такими-то речами она пыталась ее утихомирить. Мне же она высказала надежду, что эта молодая особа не станет больше причинять мне беспокойства.
Примерно тогда же Эми и рассказала мне о своей поездке в Гринвич и намерении утопить и убить мою девицу во что бы то ни стало, чем, как я уже говорила, привела меня в неописуемую ярость, и я прогнала ее прочь, так что она уехала, даже не соизволивши меня известить, куда или хотя бы в какую сторону держит путь. Я же, по размышлении, поняла, что отныне лишилась помощницы и наперсницы, и что, не считая моего друга квакерши, мне не от кого теперь получать сведения: так что я была в большой тревоге.
День за днем я ждала и гадала, все еще надеясь, что Эми одумается и вернется, или хотя бы подаст о себе какую-нибудь весточку; но прошло десять дней, а от нее — ни слуху, ни духу. Я вся извелась и не знала покоя ни днем, ни ночью. Что мне было делать? Ехать в город, к квакерше я не смела, боясь нарваться на это несносное существо, мою дочь; с другой стороны, живя в деревне, я была от всего отрезана и не знала, что происходит; наконец я надумала попросить мужа послать карету за квакершей, сказав, что очень по ней соскучилась.
Когда она приехала, я не смела ее ни о чем расспрашивать и не знала, как подступиться; но она сама тотчас принялась мне рассказывать, что девушка приходила к ней три или четыре раза, пытаясь узнать что-либо обо мне; она так ей досаждала, что квакерша в конце концов даже немного на нее рассердилась и прямо ей сказала, чтобы та не пыталась меня разыскать при ее (квакерши) посредстве, ибо даже если бы она что и знала, то не стала бы ей рассказывать; после чего та на некоторое время оставила ее в покое. Однако, продолжала квакерша, я поступила неосторожно, послав за нею собственную карету, ибо у нее есть основания думать, что она (моя дочь) следит за ее дверью днем и ночью: да и не только за дверью, а за каждым движением квакерши, за каждым ее приходом и уходом; ибо девица была полна решимости меня выследить и не щадила никаких усилий и, по мнению квакерши, даже арендовала комнату где то поблизости от ее дома.
Но у меня едва хватило терпения ее выслушать, так жаждала я расспросить ее об Эми; когда же она сказала, что ей ничего о той неизвестно, я была совсем сражена. Невозможно и выразить все тревожные мысли, которые одолевали меня; Главное же — я без конца корила себя за опрометчивость, с какою прогнала столь верную душу, которая столько лет была мне не только служанкой, но и доверенным лицом, и не только доверенным лицом, но и преданнейшим другом.
149 
