Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
16 
– Спасибо, мать! Пошли, Джуби!
Торби выждал. Женщина продолжала свое занятие, переступая ногами, а лохань трещала. Потом она спрыгнула и уселась на лохань. Легонько похлопала по ней:
– Оставайся на месте, тихо посоветовала она. Через минуту он услышал, как она ушла.
Торби ждал, пока у него не заныли кости. Но он решил оставаться под лоханью, пока не стемнеет. Это, конечно, рискованно: после наступления комендантского часа патруль останавливал всех, кроме знати, но выйти из этого района днем совсем невозможно. Торби не догадывался, почему он удостоен такой чести, что из-за него зашевелились все стражники, но он и не хотел этого знать. Он слышал, как кто-то та женщина? время от времени проходил по двору.
По меньшей мере через час послышался скрип плохо смазанных колес. Кто-то постучал по лохани.
– Когда я подниму лохань, живо забирайся в тележку. Она прямо здесь, рядом.
Торби не ответил. Дневной свет ударил в глаза, он увидел небольшую тачку и юркнул в нее, пытаясь сжаться, чтобы занимать поменьше места. Его завалили бельем. Но он успел заметить, что лохани теперь со стороны не видно: на веревках висели простыни, которые загораживали ее.
Чьи-то руки свалили на него узлы с бельем, чей-то голос произнес:
– Лежи тихо, пока я не велю тебе вылезать!
– О'кей… миллион благодарностей! Я когда-нибудь вам отплачу.
– Неважно. Она тяжело дышала. У меня когда-то был муж. Теперь он на шахтах. Плевать мне, что ты натворил. Я бы любого спрятала от патруля.
– О, мне очень жаль…
– Заткнись.
Тележка дергалась и подпрыгивала, и через некоторое время Торби почувствовал, что она выехала на тротуар. Иногда они останавливались, женщина снимала один из узлов, исчезала на несколько минут, возвращалась и сваливала в тачку грязное белье. Торби принимал все это с долготерпением нищего.
Наконец тачка съехала с тротуара, остановилась, и женщина тихо произнесла:
– Когда я скажу, вылезай на правую сторону и беги. Живо!
– О'кей. Еще раз спасибо.
– Заткнись.
Тачка проехала еще немного, не останавливаясь, замедлила ход, и женщина скомандовала:
– Давай!
Одним движением Торби откинул белье и выскочил. Он оказался перед проходом между двумя зданиями, выводящими из переулочка на улицу. Он было побежал, но оглянулся через плечо. Тачка уже скрылась из виду. Он так и не увидел лица этой женщины.
Через два часа он уже был в знакомых местах. Неслышно подкрался к Бэзлиму:
– Плохо дело.
– Что такое?
– Шпики. Целая куча.
– Подайте, добрые господа! Ты ее проглотил? Подайте, ради ваших родителей!
– Конечно.
– Держи миску, Бэзлим начал выбираться на руках и одном колене.
– Пап! Ты не хочешь, чтоб я помог?
– Оставайся здесь.
Торби остался, злясь, что отец не выслушал его до конца. Как только стемнело, он заспешил домой и обнаружил Бэзлима в кухне-умывальной, кругом были разложены приборы и инструменты, он одновременно слушал проигрыватель и просматривал книгу на микропленке. Торби глянул на страницу в проекторе и подивился, что за язык такой странный, все слова ровно из семи букв, ни больше и ни меньше.
– Эй, пап! Готовить ужин?
– Места нет… и времени. Поешь хлеба. Что же случилось?
Жуя хлеб, Торби рассказал. Бэзлим понимающе кивнул.
– Приляг. Мне придется опять тебя загипнотизировать. Всю ночь будем работать.
На этот раз материал для запоминания, предложенный Бэзлимом, состоял из цифр, дат и огромного количества бессмысленных трехсложных слов. Легкий транс приятно усыплял, и монотонный звук голоса Бэзлима с пленки тоже действовал приятно. Во время одного из перерывов, когда Бэзлим приказал ему проснуться, Торби спросил:
– Пап, а зачем это все?
– Если у тебя будет возможность передать это, ты поймешь, и сомнений у тебя не останется. Если не сможешь припомнить, скажи ему, чтобы привел тебя в легкий транс, и все восстановится.
– Кому сказать?
– Ему. Неважно. Сейчас ты заснешь. Ты спишь. Бэзлим щелкнул пальцами.
Под монотонное бормотанье пленки Торби один раз показалось, что Бэзлим только что вошел с улицы. Он был на протезе, что даже во сне удивило Торби: обычно отец надевал протез только дома. В другой раз запахло дымом, и ему почудилось, что на кухне что-то горит и надо быть начеку. Но он был не в состоянии пошевелиться, а бессмысленные слова продолжали жужжать у него в голове.
16 
