Последние отзывы

  6  

«Не поскользнись. Не дай им догадаться, кто ты на самом деле».

Мэйсон приложила к глазам кружевной платок, якобы смахивая набежавшую слезу.

– Да, для меня все это стало настоящим испытанием, – с искренними нотками скорби произнесла она. – Но если эта речь поможет внести лепту в наследие бедняжки Мэйсон, конечно, я скажу прессе все, что могу.

Мэйсон говорила по-английски, а Лизетта переводила на французский для тех журналистов, кто не понимал английского языка.

Фальконе деликатно покашлял, прочищая горло.

– Господа журналисты, позвольте представить мадемуазель Эми Колдуэлл, сестру нашей безвременно ушедшей художницы. И заодно хочу представить вам мадемуазель Лизетту Ладо, артистку цирка Фернандо и кабаре «Фоли-Бержер». Она была, как вам известно, близкой подругой художницы и ее главной моделью.

Худой мужчина с козлиной бородкой открыл пресс-конференцию:

– Мадемуазель Колдуэлл, меня зовут Этьен Дебро, и я представляю «Ля голуаз». Могу я спросить вас, почему, по вашему мнению, работы вашей сестры оказались столь недооцененными при ее краткой жизни?

Мэйсон обдумала вопрос, затем медленно заговорила:

– Я мало знаю об искусстве, но я думаю, что ее творения могли представлять угрозу для людей, которые всегда хотят, чтобы все оставалось по-старому.

– Почему, по вашему мнению, к ее работам возник столь большой интерес именно сейчас?

– Простите, но я не могу ответить на этот вопрос. Может, просто пришло ее время.

Пока Лизетта переводила, у Мэйсон появилась возможность оглядеться. На некотором отдалении от репортеров у стены стоял мужчина и пристально на нее смотрел. Вначале он привлек ее взгляд своими размерами. Он возвышался над толпой на целую голову, и широкий разворот плеч, и крупные руки составляли впечатляющий контраст со свободной грацией, с которой сидел на нем дорогой, явно сшитый на заказ у хорошего портного костюм. Очевидно, он презирал вошедшие в моду бородки – лицо у него было чисто выбрито, что лишь подчеркивало правильность черт. Он был самым интересным мужчиной из всех виденных ею в жизни, но не одни лишь внешние черты – темные волосы, крупный лоб, густые брови над пронзительными темными глазами, вертикальные складки по обеим сторонам рта – делали его таким выразительным. Он был красив. Безусловно, красив. Он излучал силу и энергию. И эти токи, бегущие от него к Мэйсон, вызывали в ней возбуждение, жажду приключений, азарт. Она ощущала этот ток на физическом уровне. Как удар, что едва не сбил ее с ног. Мощный выброс энергии. Энергии весьма определенной природы. Неукротимой, необузданной. Бесстыдно сексуальной.

На какой-то момент Мэйсон выпала из реальности, упустив нить того, о чем говорила Лизетта. Почему мужчина так на нее смотрит? Она никогда не видела его прежде, а он рассматривает ее с обескураживающей откровенностью. Под его взглядом она чувствовала себя совершенно голой и едва удерживалась от желания закрыть тело руками. Возможно ли, что он узнал ее? Нет, она приложила немало усилий к тому, чтобы изменить внешность: перекрасила волосы, подкрасила брови, даже постригла свои длинные ресницы – первое, что бросалось в глаза каждому, кто видел ее в той, прежней жизни.

Мэйсон с трудом отвела взгляд от незнакомца и попыталась сконцентрироваться на интервью.

– Но, мадемуазель, – говорил между тем еще один репортер, – то, что происходит сейчас, беспрецедентно! Вы не можете отрицать, что интерес к творениям вашей сестры во многом подогревается ужасными обстоятельствами ее кончины. Такая жуткая смерть столь юной, столь красивой, столь талантливой художницы.

– Но зато смерть обеспечила стремительный, я бы сказал, чудесный взлет ее карьеры, – бросил кто-то с места.

По рядам зрителей прошелся шепоток. Фальконе поднял руки.

– Прошу вас, господа, проявляйте уважение!

Тот, кто задал свой вопрос, продолжил:

– Я вовсе не желал кого-то обидеть. Я всего лишь хотел подчеркнуть, что в ее жизни и в ее смерти было нечто такое, что нашло горячий отклик в душах людей. У нее никогда не было покровителя. Она не продала ни одной своей работы. Она ни разу не услышала от нас ни единого слова поощрения. И все же продолжала работать, отдавая искусству все, что у нее было, и в конечном итоге отдала ему и свою жизнь. Она стала настоящей мученицей от искусства. Так сказать, Жанна д'Арк.

– Жанна д'Арк, – переиначил какой-то репортер. – Потрясающе!

  6