54 
– А она переселенка? Ну, тогда понятно. Переселенка, да еще и чокнутая – это самая подходящая пара для Кантора. Они просто нашли друг друга.
– На здоровье, – проворчала Стелла. – Пусть эта чокнутая парочка делает, что хочет, только не в моей клинике. Ты все выяснил?
– У тебя разве выяснишь? – снова вздохнул Амарго. – Я лучше попробую с ним еще раз поговорить.
– Ну, раз у тебя все, тогда я у тебя кое-что спрошу. Ты чему ребенка учишь?
– Ты о чем?
– Я о том, что ты подарил ему нож и сказал, что если кто-то в школе посмеет его дразнить, этот нож можно пускать в ход. Ты что, совсем в старческий маразм впал? Тебе здесь не Мистралия. Здесь так нельзя.
– Нельзя? – рассердился Амарго. – А дразнить мальчика мистралийским байстрюком – можно? И ты спокойно на это смотришь!
– Ничего подобного, я сказала ему, что за такое надо бить в морду не глядя. Но не ножом же! Мануэль, ему десять лет! А если он кого-то убьет?
– Не выдумывай, этим ножом чтобы кого-то убить, надо иметь силы побольше, чем у десятилетнего мальчика. Зато будут бояться и дразнить не посмеют. И не учи мужчину воспитывать сына. Я лучше знаю, как.
– Ты лучше бы научил его чему-то полезному!
– Например?
– Да хотя бы алхимии, что ли.
– Для алхимии он еще маленький. И времени у меня нет. Я слишком мало его вижу. Вот и стараюсь прежде всего научить его тому, чему кроме меня никто больше не научит – быть мужчиной.
– По-мистралийски, – со злой иронией в голосе бросила Стелла.
– А как иначе? Он мистралиец, от этого никуда не денешься. Это даже его сверстники видят. И вообще, Стелла… знаешь, чем больше я на тебя смотрю, тем больше мне кажется, что у тебя ужасно низкое давление. Просто невероятно низкое. А что касается меня, то у меня вообще упало до такой степени, что я сейчас упаду в обморок, если его не повысить немедленно.
– А клизму тебе не поставить? Нет! Мануэль! Не здесь! Пусти немедленно! Не трогай пуговицы! Не смей меня целовать! Я кому говорю!… Мануэль… Ох уж эти наглые мистралийские мужчины!
– Ох уж эти вредные голдианские женщины!
– Мануэль! Ну вот… Опять на столе!…
– А я тебе говорил – пойдем в комнату? Сама не захотела.
– Ты ужасный человек! Как я могла выйти за тебя замуж?
Элмар обнял Ольгу за плечо, как он это обычно делал, когда хотел куда-то повести, и сказал:
– Пойдем, я хочу тебе что-то показать.
Он был как-то напряженно серьезен, словно хотел сделать нечто очень важное. Ольга охотно кивнула и последовала за ним, хотя и подозревала, что разговор пойдет опять все о том же. С тех пор, как она вернулась из больницы, все считали своим долгом сказать ей хоть пару слов о том, что так нельзя и что она не права. Все это ей уже надоело так, что она с трудом удерживалась, чтобы не нахамить сочувствующим, тем более что она сама прекрасно знала, что так нельзя и что она не права. Оставались только его величество Шеллар III, с которым она пока не виделась, и Элмар. Вот как раз сейчас он, видимо, и собрался… Ну что ж, выслушаем и друга Элмара, раз уж выслушали всех остальных…
Он привел ее в какой-то сарай на задворках, где хранился всякий ненужный в хозяйстве хлам, и спросил, указывая на странную громоздкую конструкцию на двух огромных и двух маленьких колесах:
– Знаешь, что это?
– Похоже на ужасно огромное и уродливое инвалидное кресло, – сказала Ольга, присмотревшись внимательнее. И тут же поняла, что он собирается сказать. – Твое?
– Мое, – серьезно кивнул Элмар. – Жак смастерил. – Он огляделся по сторонам и подвинул Ольге какой-то сундук. – Садись.
Ольга послушно опустилась на сундук и достала сигареты, готовясь к долгому и поучительному разговору. Сам Элмар сел в свое кресло, задумчиво помолчал и вдруг сказал:
– Дай-ка мне сигарету.
– Ты же не куришь, – удивилась Ольга, протягивая ему раскрытый портсигар. Элмар взял сигарету и все так же серьезно сказал:
– Обычно – нет. Но одно время я начал было… – Он наклонился, чтобы прикурить, и чуть не подпалил себе волосы, но не заметил этого. – Знаешь, я долго думал, стоит ли вообще об этом говорить, тебе, наверное, и так все надоели своими разговорами… Но потом все-таки решил сказать. Может, мне просто самому нужно кому-то об этом сказать, вот я и нашел повод… Не знаю.
– Конечно, – согласилась Ольга, наблюдая, как неловко он держит сигарету и неумело затягивается.
– Это вечный вопрос, не имеющий решения, – сказал, наконец, он. – В чем истинное мужество – жить или умереть. На него нельзя ответить однозначно, можно спорить до бесконечности. Когда я сидел в этом кресле, я считал, что не должен жить. Воин не может так жить – в бессилии и унижении. Мне казалось, что смерть будет единственным достойным выходом, и настойчиво искал ее. Кузену Шеллару казалось иначе. Мы с ним ссорились и ругались по этому поводу так, что вспомнить стыдно. Он приказал моим слугам следить за мной день и ночь, не оставляя меня одного ни на минуту, и я страшно возмущался по этому поводу. Мало того, что я не имел возможности ничего с собой сделать, так ведь этот постоянный надзор мог и здорового человека довести до безумия. Я требовал, чтобы он это прекратил. А он требовал, чтобы я поклялся честью, что оставлю мысли о самоубийстве. Тебе, наверное, об этом рассказывали. И что было потом, тоже рассказывали. Пришла Азиль, и все закончилось. Я был счастлив снова стать человеком, я был безмерно благодарен моей нимфе за то, что вернула мне здоровье и радость жизни… Но только некоторое время спустя, когда я уже мог спокойно обдумать все происшедшее, я понял, что благодарить-то следует в первую очередь кузена Шеллара, без которого я бы просто не дожил до своего чудесного спасения. И тогда я понял для себя, что жизнь мало чем отличается от битвы. И в жизни, как и в битве, в какое бы безвыходное положение ты ни попал, нельзя сдаваться, надо драться до конца. – Он раздавил пальцами окурок и заключил: – Вот это я и хотел сказать.
54 
