Последние отзывы

  168  

Обычно путешественники начинают свой путь со старых городов, предков нашей цивилизации. Шатобриан начал со старых лесов Америки, театра будущих цивилизаций.

Описание этого путешествия, изложенное неповторимым стилем автора «Гения христианства», не имеет себе равных по живописности: стиль его так величественен и так удивителен в одно и то же время, что создал школу, плодом которой был г-н д'Арленкур со своими невозможными романами «Отшельник» и «Ипсибоэ», на какое-то время занявшими умы французов; но то, что составляло силу Шатобриана, оборачивалось слабостью у его подражателей; смешение простоты и величия, такое естественное у него, у них было просто безвкусным.

Описание долин Ломбардии являет нежную стилевую вязь, которой нет больше ни у кого. Здесь описаны наши солдаты на чужбине; здесь показано, что везде, где мы появляемся, нас или любят, или ненавидят.

«Французская армия расположилась на постой в Ломбардии. Охраняемые редкими часовыми, эти пришельцы, одетые в высокие шапки, опоясанные серповидными шпагами поверх коротких мундиров, были похожи на веселых расторопных жнецов. Они ворочали каменья, катили пушки, нагружали повозки, строили навесы и шалаши из веток. Кони скакали, вставали на дыбы, гарцевали в толпе, как собаки, ластились к хозяевам. Итальянки торговали фруктами, разложив их на лотках посреди военного лагеря; наши солдаты дарили им трубки и огнива, обращаясь к ним, как древние варвары, их предки, обращались к своим возлюбленным: «Я, Фотрад, сын Эвперта из племени франков, дарю тебе, Эльжина, дорогая моя супруга, за твою красоту мое жилище в сосновом бору»^[143].

Мы были странными противниками: итальянцы считали нас несколько надоедливыми, чересчур веселыми, слишком суетливыми; но стоило нам уйти, как о нас скучали. Французский солдат, живой, остроумный, находчивый, помогает хозяину дома, где квартирует, носит воду из колодца, как Моисей для Мадианских дев, вместе с пастухами водит овец на водопой, рубит дрова, разжигает огонь, следит, как варится похлебка, укачивает ребенка на руках или баюкает его в колыбели. Добрый и деятельный нрав французского солдата оживляет все кругом; на него привыкают смотреть, как на домочадца. Но раздается бой барабана, и постоялец хватает свой мушкет, оставляет в слезах на пороге хозяйских дочерей и покидает жилище, о котором и не вспомнит, пока не попадет в дом Инвалидов.

Когда я проезжал через Милан, великий народ как раз проснулся и приоткрыл глаза. Италия начинала пробуждаться ото сна и вспоминать о своем гении, как о божественной грезе; помогая возродиться и нам, она приобщала нашу убогую мелочность к величию заальпийской природы, этой Авсонии, вскормленной шедеврами искусства и возвышенной памятью о славном прошлом своего отечества. Явилась Австрия; вновь и вновь одела она итальянцев свинцовым покровом. Вновь вогнала их в гроб. Рим обратился в развалины, Венеция испустила дух, озарив небо последней улыбкой; чаровница скрылась в волнах, словно светило, обреченное никогда более не появиться на небосводе»^[144].

Вечером 27 июня он прибыл в Рим; был канун дня Святого Петра, одного из четырех величайших празднеств Вечного города.

28-го он весь день бродил по городу и, как всякий путешественник, сразу же осмотрел Колизей, Пантеон, колонну Траяна и замок Святого Ангела. Вечером г-н Αρτο, которого он должен был сменить, привел вновь прибывшего в дом недалеко от площади Святого Петра. На микеланджеловском куполе горел огонь, в вихре вальса гости проносились мимо распахнутых окон, потешные огни, взойдя над мавзолеем Адриана, распускались в Святом Онуфрии над могилой Тассо.

В окрестностях города царили тишина, запустение и мрак.

Назавтра он посетил службу в соборе Святого Петра, мессу служил папа Пий VII. Два дня спустя он был представлен Его Святейшеству; Пий VII усадил его рядом с собой, что было редкой милостью: на приемах у пап посетители обычно стоят. «Гений христианства» лежал раскрытым на столе.

Нам нравится находить у этого гения, как называют Шатобриана, среди великолепных фраз, взывающих к воображению, эти вещественные детали, легко всем запоминающиеся.

Кардинал Феш снял неподалеку от Тибра дворец Ланчелотти; молодому секретарю посольства отвели верхний пассаж дворца. Едва он вошел, на него набросилось столько блох, что его панталоны из белых стали черными. Он распорядился вымыть свой кабинет, обосновался в нем и начал выдавать паспорта и исполнять прочие важные обязанности.

  168