Глава восьмая

Он устал. Он так устал, что чувствовал, как, несмотря на крутой подъем, его глаза закрываются и тяжелая голова падает на грудь, пока он тащится вверх. Он хотел поддержать голову, примостив ее на жесткий угол спинки своего сидения, но рот, вопреки его стараниям, все равно открывался. Оставалось только надеяться, что он не храпит. Тереза говорила ему, что он храпит, когда едет в поезде. Он подвигал плечом, чтобы голова надежно улеглась, и продолжил свой изнурительный подъем по садовой дорожке. Беппе, садовник, пока держался рядом, но при такой скорости им все равно никогда не нагнать девушку-японку. Она была уже высоко наверху и бежала быстрее, быстрее... К тому же было так темно, что он едва различал ее фигуру.

— Снимите очки.

Этот говорил садовник, которого он тоже не мог как следует разглядеть. Он снял очки, но это совсем не помогло, и, напряженно всматриваясь в темноту, он устал еще больше.

— Когда же мы придем?

Беппе не отвечал. Если не темные очки мешали ему смотреть, то что же тогда? Верхнее освещение в вагоне выключили, потому что все спали, но это не в счет, потому что в садах Боболи сейчас не ночь. Они ведь закрываются с заходом солнца.

— Бутерброды, кофе, минеральная вода, напитки!

Он едет в поезде. В садах такое не продают. Садовник сказал:

— Это сон...

— Я знаю. Я знаю, но не хочу сам подниматься наверх.

Где же японка? И как она бегает по этому гравию босиком?

— Она в своих туфлях.

— Этого не может быть. Они у нас. Она мертва.

— Она не умрет, пока не добежит до пруда. Поэтому я тащу этот цветок.

Вот почему он не видит садовника. Цветок такой большой, что скрывает его целиком. Некоторое время они карабкались в тишине, потом садовник произнес:

— Цветок у нее в квартире засох. Вы его не полили.

— Я не мог... У меня было много других дел.

— Другие дела могут подождать. Если не поливать цветок, то он умрет. Он не может ждать.

— Но было уже поздно! Он уже засох! Я ничего не знал о девушке. Я не знал об Эспозито. Почему мне никто не верит?

— Они вам верят. Вот почему они вас ждут. Нам здесь направо.

Листья лавров хлестнули его по правой щеке, поцарапав ее, но он только сильнее прижался ею к углу спинки, чтобы не упала голова. Они свернули налево и снова начали подниматься, но теперь было уже легче. Когда инспектор понял, в чем причина, его сердце тяжело забилось и капли пота выступили на лбу. Он смотрел вниз, не отрывая глаз от гравия, который плыл у него под ногами как река. Повернуть назад, не потеряв равновесия, было бы невозможно, и, кроме того, как он сейчас понял, за ним шли люди, они окружали его, они кричали, они теснили его и толкали. Это, наверное, были журналисты, прокурорские работники, попутчики из поезда...

Свет в конце дорожки вспыхнул, засверкал, посылая в него ударные волны. Он нагнул голову еще ниже и крепко зажмурил глаза, но от света было не укрыться, и ничто не могло остановить неумолимого скольжения вверх, к пруду.

Он задыхался, болела шея. Невзирая на все попытки удержать голову на спинке, она скатилась вниз, так что подбородок уткнулся в грудь. Ему не удавалось настолько вырваться из сна, чтобы изменить положение. Он знал, что, должно быть, уже храпит, но хуже всего было то, что он чувствовал, как в правом уголке рта собирается слюна, готовая потечь, и он не может ее остановить.

  46