Последние отзывы

  173  

Готовя сцену-монолог для «Пестрых рассказов», Чехов вставил несколько фраз и слов, подчеркивающих псевдонаучность «лекции»: «На днях сдана мною в редакцию большая статья под заглавием: „О вреде чаизма и кофеизма для организма“»; «работаю над вопросами строго научного свойства» (здесь вставлено выделенное курсивом слово).

В «Пестрых рассказах» повышен эмоциональный тон «лекции»: «Господа! не доверяйте прислуге!» (вместо: «Доверять прислуге нельзя»). Особенно это касается эпизода с блинами: «Вы слушайте, что будет далее!»; «Ну, как вы думаете? Куда мы их дели?»; «Она сказала: „Съешь эти блины сам, Маркеша!“» — вместо информационного сообщения: «Она разрешила мне съесть из десяти блинов пять». «Так вот она где, причина припадка» — вместо: «Теперь причина припадка понятна», и т. д. То же — в связи с характеристикой пансиона жены: «А пища! А комфорт!» (вместо: «Пища и комфорт идеальны!»).

В результате подобных замен появилась и фраза, завершающаяся восклицательной интонацией: «Простите мне это волнение и эту дрожь в голосе: вы видите перед собой счастливейшего из отцов!» и т. д.

Несколько новых штрихов подчеркивают скупость жены Нюхина (в газетной публикации она давала воспитанницам по два блина, в «Пестрых рассказах» — по одному, и т. д.). Тетка дочерей получила в книге фамилию и особые признаки: «…Завертюхиной, той самой, которая страдает падучей и собирает старинные монеты». Последняя ремарка в книге перекликается с первой: вместо «уходит», как было в «Петербургской газете», сцена-монолог теперь заканчивалась так: «поправляет жилетку и величественно уходит» (ср. в начале: «Нюхин величественно входит, кланяется, поправляет жилетку и величественно начинает»).

А. С. Лазарев (Грузинский) вспоминал свой спор с Чеховым по выходе первого издания «Пестрых рассказов». Некоторыми рассказами Чехов был недоволен, Лазарев (Грузинский), напротив, хвалил их и затем сказал: «— Но есть у вас рассказ, который черт знает зачем попал в сборник. На вашем месте я ни за что бы его не включил!

— Какой это? — заинтересовался Чехов.

— „О вреде табака“».

«Мне показалось, — пишет далее мемуарист, — что Чехов посмотрел на меня какими-то странными глазами; но затем он сказал задумчиво:

— Нет, что же… „О вреде табака“ не плохой рассказ… — Он добавил еще что-то в его защиту, все глядя на меня странными глазами, но я ответил упрямо:

— Не знаю… Может быть… Но я бы в свой сборник его не включил.

У меня создалось такое впечатление, что Чехов питает пристрастие к своему слабому детищу, подобно тому как многие родители наиболее любят своих захудалых детей…» (Чехов в воспоминаниях, стр. 162–163).

Действительно, Чехов много раз возвращался к этому произведению, внося все новые и новые поправки в текст.

В первом литографированном издании театральной библиотеки С. И. Напойкина (1887 г.) пьеса сокращена. Исключены упоминание писем героя к Фогту и Молешотту и связанный с этим намек на неисправность работы почты. Отброшена оговорка — о том, как следовало бы по-настоящему начать лекцию («В начале моей лекции я должен был бы предпослать историческую заметку…»). Нет в этом издании ни рассуждений о прислуге, предшествующих эпизоду с блинами, ни обращения к примеру семьи героя, которая «всегда шла рука об руку с пансионом…», ни слов о его педантичности и неумолимости, когда «дело касается формулы».

Статья «О вреде домашних животных» в этом издании относится не к «прошлой неделе», как это было в «Петербургской газете», а к «августу прошлого года». Калачная улица заменена на Кошачью.

Для литографического издания 1889 г. в цензуру был послан экземпляр пьесы, изданный С. И. Напойкиным (хранится в ГЦТМ). Цензор исключил упоминание статьи «О вреде домашних животных»; оговорку о популяризации науки вместе с именами Фогта и Молешотта; определение никотина, которое Нюхин сообщает слушателям, заглядывая в бумажку и читая по слогам; слова героя о тактичности жены, благодаря которой воспитанницы пансиона видят в нем «манекен, годный для изучения того вида высшего гражданского порядка, который именуется семьей»; фразу: «Содержится он…» (см. стр. 313, строка 22).

Новый этап работы относится к 1898 году и, очевидно, связан с просьбой Я. Мерперта, русского литератора, постоянно жившего в Париже, — прислать для любительского спектакля какую-нибудь из его одноактных пьес.

  173