83 
— Вы очень наблюдательны, — кивнул Каменев. — Система, которую финансирует ваш отец, меня не жалует.
— Выпьете? — Качок задержал бутылку у его стакана.
— Нет.
— За живых! — провозгласил неизвестный в коже.
Трое стали жевать, а Каменеву жевать было нечего, поэтому он хотел уйти, но едва сделал движение, чтобы встать, Либерман положил на его предплечье холеную руку:
— Одну минуту, Сан Саныч… Только одну минуту. Прошу вас выслушать меня — для этого я и мои приятели находимся здесь, не скрою. Мы ждали вас в машине и увидели случайно, что вы заглянули сюда. Догадываюсь, какие чувства вы ко мне испытываете, но вынужден обратиться за помощью. Никакого криминала, — Либерман усмехнулся, — я не так глуп, чтобы класть вам в рот палец, рискуя потерять руку.
«Складно поешь», — думал Каменев, глядя на него с усмешкой.
— В деле, о котором пойдет речь, может помочь только классный «профи» вроде вас. Нештатная, так сказать, ситуация. Вот этот друг, — Либерман кивнул на человека со шрамом, — владелец скромной риэлторской фирмы. В пятницу семнадцатого апреля он имел неосторожность дать своему знакомому дискету с важной информацией. Важной для его конторы, разумеется: все клиенты, адреса, банк данных о квартирах в Москве и областных центрах России. Фамилия этого человека была Ариничев. В прошлом — физик-ядерщик, затем — несправедливо осужденный, живший два года на поселении в Красноярском крае и, наконец, по возвращении в Москву занявшийся социологическими исследованиями. Его интересовала так называемая маятниковая миграция, а конкретно — состояние интеллектуальной собственности государства в связи с политической нестабильностью. Он печатался в «Вопросах философии», специальном издании «Социология» и в газетах. Не очень популярный, но интересный исследователь, немного больной психически, поначалу слывший диссидентом, а после освобождения искавший конфликтов с нынешними властями. Ругал КГБ, которого уже нет, ругал Советскую власть, хотя ее тоже нет, но он словно не замечая этого, называл Думу Политбюро и утверждал, что все нынешние — перекрасившиеся вчерашние. Странный человек пятидесяти двух лет. Есть такое соображение, что дискета с обширным банком данных об обмене — в том числе зарубежном — понадобилась ему не столько для книги с рабочим названием «Утечка мозгов», сколько чтобы подобрать что-то подходящее для себя и уехать за границу. В понедельник он должен был вернуть дискету и не вернул: умер от третьего инфаркта накануне, то есть девятнадцатого апреля. Ехал или шел по Измайловскому бульвару, неподалеку от Театра мимики и жеста ему стало плохо, он присел на скамеечку и тихо умер. К нему подошла монашка, собиравшая пожертвования на храм, обнаружила, что человек мертв, бросилась за помощью, пока пришла дворничиха, пока приехали милиция да «Скорая» — портфель, который был у него на коленях, исчез. А так как дискеты в его карманах не оказалось — в описи вещей, составленной служителем морга, ее нет, — есть все основания думать, что она была в портфеле. Может быть, за этим стоит что-то иное, но мы большим не располагаем. Друг мой совсем отчаялся, милиция портфель ищет, но для них дискета — пустой звук, а для него — крушение. Фирма лопнет, клиенты предъявят иск, наконец, задавят конкуренты. Если данные о клиентах и адреса попадут к ним… Не мне вам рассказывать, что такое коммерческая тайна.
«И все-таки ты дурак, парень, — подумал Каменев. — К тому же совсем не умеешь пить. Эк тебя развезло!.. Это кто же отдаст дискету с секретной информацией психически больному человеку?.. Н-да, ребята, плохо вы все это продумали».
— Значит, я должен найти того, кто украл портфель, правильно понимаю? — спросил он, окатив троицу ироническим взглядом.
— Вместе с помощниками, которыми я обеспечу вас в любом количестве, — кивнул Либерман. — Только не портфель, а дискету. Либо — доказательство того, что дискета уничтожена вором как улика. Брошена в реку, переработана вместе с мусором.
«Чтобы согласиться на такое, нужно быть вчерашним выпускником Урюпинской школы милиции или не знать, кто ты такой есть, Либерман», — снова подумал Каменев.
— Поищите кого-нибудь другого, ребята.
— Почему?
Объяснять, «ху» тут есть «ху», пришлось бы слишком долго, к тому же с языка Старого Опера была готова сорваться отточенная в общении с подобными типами непарламентская фразеология, хранившаяся в его памяти в неимоверном количестве вариаций, как если бы в копилку размером с натуральную свинью бросали по копеечке.
83 
