125 
Генрих мрачно уставился в пространство, потом объявил, что устал и хочет спать.
Засыпая, он услышал во дворе гневные голоса. Бросился к окну и в тусклом свете увидел дерущихся на шпагах людей. Решив, что, возможно, это заговор, он схватил шпагу, выбежал в одной рубашке и кликнул стражу. Через несколько секунд с ним были гвардейцы, и он во главе их спустился во двор.
На земле лежал его главный конюший Бельгард, возле него со шпагой в руке стоял принц Клод де Жуанвиль, четвертый сын Генриха де Гиза.
— Прекратить! — крикнул король. — Что здесь происходит?
Жуанвиль обернулся на королевский голос, лицо его было искажено яростью; если б не приказ короля, он явно завершил бы начатое.
— Подойдите ко мне, Жуанвиль, — приказал Генрих. — И ты, Бельгард.
Первый подошел, а второй не мог подняться.
— Что с ним? — спросил король.
— Принц ранил его в бедро, — ответил один из присутствующих.
— Немедленно врача! — крикнул Генрих. — И я хочу знать, чем вызван их поединок.
— Они сражались из-за женщины.
Генрих вздохнул.
— Вызовите охрану. Принц де Жуанвиль, ты арестован.
Впоследствии Генрих узнал имя этой женщины. Генриетта д'Этранг.
Генриетта д'Этранг рано осознала свою необычайную привлекательность. Она была высокой, темноволосой, со стройной, изящной фигурой, большими блестящими глазами, правда, лицо ее не блистало красотой, а надменное презрительное выражение еще больше его портило. Генриетта была самой умной в семье, склонной к язвительным колкостям, не всегда уместным в изысканном обществе, но это не уменьшало ее обаяния в глазах мужчин. Женщины сторонились Генриетты, побаиваясь ее языка и острых ногтей, которые она была готова всегда пустить в ход. Генриетта совсем не походила на свою сестру Мари, тоже очаровательное, хотя совсем по-иному, создание. Мари была нежной, кроткой, с пышными прелестями; в своем окружении они обе считались самыми соблазнительными.
Мать нередко задумывалась над будущим дочерей, сознавая их унаследованную от нее неотразимость. И решила поскорее выдать их замуж, а до того позаботиться, чтобы они оставались девственницами.
Генриетте было невыносимо находиться в классной комнате. Ее тянуло ко двору. В один прекрасный день, сидя с Мари у станка с гобеленом, над которым обеим полагалось трудиться, она стала роптать.
— Наверно, — сказала Генриетта, — если женщина была чьей-то любовницей, как наша мать, и об этом знает весь свет, ей нужно вести очень благочестивую жизнь, чтобы загладить свое прошлое.
— По-моему, это считалось честью, — негромко произнесла Мари.
— Конечно! Это честь! Интересно, что сталось бы с нашей матерью, не будь она королевской любовницей?
— Она никогда не говорит о том времени.
— С того времени у нее остался сын. И она им гордится. Больше, чем нами. Герцог Ангулемский, великий приор Франции. Подумай только, Мари, это наш единоутробный брат.
— Известный также как внебрачный Валуа.
— Валуа! Это королевский род. А сейчас многие жалеют о прекращении этой династии и предпочли бы видеть королем любого Валуа вместо Бурбона. — Генриетта лукаво улыбнулась. — Жаль, что мать не рассказывает нам о тех днях. Интересно, каково это — быть любовницей Карла IX.
— То же самое, что быть любовницей другого мужчины.
— Ерунда. Быть королевской любовницей, должно быть, совсем другое. Только подумай. Она была всего-навсего дочерью провинциального юриста — какой-то Мари Туше. А когда король увидел ее и влюбился, то она могла бы стать самой могущественной женщиной во Франции.
— Да ну что ты? Тогда была жива королева-мать — сама Екатерина Медичи!
У Генриетты засверкали глаза. — До чего прекрасно могла бы жить наша мать, если б захотела! Но она держалась в тени, тихо-спокойно родила королю двух сыновей, и хоть один умер, но другой — внебрачный Валуа и, готова поклясться, доставляет Бурбону немалые беспокойства.
— Вот мать и решила, — сказала Мари, — чтобы мы с тобой не особенно предавались развлечениям.
— Сможет ли она помешать нам?
— До сих пор могла.
Генриетта, нахмурясь, смотрела на гобелен.
— Так будет не вечно. Мать старается искупить свой грех. Ну и прекрасно. Пусть будет набожной. Пусть будет суровой… к себе. Я хочу жить своей жизнью.
— И будешь, Генриетта. Будешь всегда поступать по-своему.
125 
