очень нудно 
5 
Генрих нашел Флоретту в огороженном живой изгородью саду, где они впервые занялись любовью. Она услышала о его приезде и поспешила сюда, зная, что он придет.
Флоретта была пухленькой, как спелое яблочко, а он – если не первым, то самым лучшим ее любовником. Во всяком случае, по ее словам, с ним никто не мог сравниться. Подобно Генриху, Флоретта жила настоящим и была этим счастлива. Только благодаря этому ей и удалось стать любовницей принца.
Они нежно обнялись, поцеловались через изгородь, и только после этого она сказала:
– У нас будет ребенок.
Эти слова повергли его в изумление. Ему было всего пятнадцать лет – слишком мало, чтобы становиться отцом, и это был первый случай, когда часы удовольствия и наслаждений привели к столь значимым последствиям.
Генрих подпер рукой подбородок и с изумлением посмотрел на семнадцатилетнюю Флоретту.
– Мой отец знает, – сказала она ему. Генрих по-прежнему хранил молчание.
– Он сильно разгневан.
– Думаю, любой отец разгневался бы, если бы его дочь собралась родить без замужества.
– Ты сожалеешь об этом, мой принц?
Он отрицательно покачал головой.
– Ты снова сделал бы это?
Он кивнул.
– Я тоже. Ты меня теперь ненавидишь?
Сначала такой вопрос его удивил. Потом он понял, что это не вопрос, а утверждение. Они упали и заключили друг друга в жаркие объятия.
После Флоретта сообщила:
– Он грозится все рассказать королеве. Генрих ничего не ответил.
– Так что, любовь моя, – продолжила она, – тебе следует быть готовым. Она тоже рассердится.
Он подумал о матери – строгой праведнице, которая никогда не позволяла себе вступить в любовную связь с кем-нибудь стоящим ниже нее.
И в то же время она не лишена расчетливости. Ей было хорошо известно, какой образ жизни вел ее отец – его дед, и она нашла в себе силы принять это. Ее муж не был ей верен, и с этим она тоже смирилась. Брат ее бабушки был великим королем, однако поговаривали, что свет не видел более распущенного мужчины.
Генрих пожал плечами. Его трудно обвинять в чем-то подобном, если все его предки были точно такими же. И все они стали настоящими мужчинами, а он пока еще только юноша. Ну а у его деда было столько внебрачных детей, что поговаривают, будто в каждой хижине Наварры живет член королевского дома. Так разве можно было ожидать, что его пятнадцатилетний внук будет сильно отличаться от таких своих пращуров?
Флоретта влюбленно посмотрела на него:
– Я могла бы сходить к колдунье в лес. Говорят, нежданные дети рождаются некрасивыми. Но, моя любовь, это же будет твой ребенок… ребенок будущего короля Наварры. – Она потеребила пуговицу его камзола. – Наверняка этому ребенку будет чем гордиться.
– Нет, – отрезал он. – Тебе не следует ходить к колдунье.
Довольная, Флоретта расслабилась, легла рядом с ним, думая о ребенке. Ее отец мог бы и простить ее: все же большая разница родить ребенка вне брака от принца или от какого-то слуги, что вполне могло произойти.
Флоретта подумала о простом домике, в котором провел первые месяцы своей жизни ее возлюбленный, с простой крестьянкой-кормилицей, Жанной Фуршад. Над дверью его висит табличка с надписью «Sauvegarde du Roy»,[1] которую прибили, когда принц был еще совсем маленьким. Табличка так и остается на прежнем месте во славу Фуршадов, которым очень хочется, чтобы никто из их соседей не забывал, что одна из членов их семьи кормила грудью будущего короля. Они так этим гордятся! И старая Жанна Фуршад все еще держится как королева.
– Это мое молоко сосал принц, – напоминает она тем, кто, по ее мнению, может это забыть. – Это я помогла принцу стать таким мужчиной.
И она, маленькая Флоретта, дочь садовника, тоже будет мужественно держаться и до рождения их ребенка, и после. Надо надеяться, у него будет такой же длинный нос, такой же выступающий подбородок, такие же густые волосы, – все поймут, кто его отец. А насколько больше чести родить сына будущего короля, чем просто кормить его грудью!
– Мой господин, мой господин! – Прозвучавший рядом голос прервал ее сладкие мечтания о будущем. Это был слуга Ла Гошери, которого послали за принцем. Он стоял у самой ограды сада и просто звал принца, чтобы дать ему знать о себе, но не подходить к нему в такой деликатной ситуации.
Генрих остался лежать на траве. Он знал, что это может быть весточка от его матери, и уже готовил оправдания: «А как мой дед? А как брат твоей матери? Я полюбил только одну женщину, а они любили сотни!»
5 
