... 
110 
И тем не менее, мне нравился Жерар. Ему я обязана самыми приятными часами моей жизни с тех пор, как я потеряла Родерика.
Я была в растерянности, и он это видел.
Он взял мою руку и поцеловал ее.
— Ты в нерешительности, — сказал он. — Но это все-таки лучше, чем решительное нет. Значит, сама мысль об этом не вызывает у тебя отвращения.
— Нет, конечно же, нет. Ты мне нравишься, Жерар. Я всегда с удовольствием прихожу к тебе в студию. Но я не могу решиться. Я считаю, это было бы нечестно по отношению к тебе. Ты знаешь, я любила Родерика. Я все еще люблю его.
— Но он понял, что нужно продолжать жить. Теперь он женат.
— Я думаю, он сделал это из жалости к Лайзе. Из сострадания.
— Как бы то ни было, но он женился. Подумай о том, что я тебе сказал. Ты должна понять, что так лучше… для нас обоих. Подумай об этом, пожалуйста, хорошо?
— Да, Жерар. Я подумаю.
Я много думала об этом. Его слова не выходили у меня из головы. Я очень привязалась к Жерару, привыкла к его образу жизни. Мне доставляло большое удовольствие готовить для него еду. И сейчас, после его слов, меня охватило желание заботиться о нем, успокаивать и утешать его. Мне хотелось, чтобы он навсегда избавился от чувства вины в смерти Марианны.
По-своему я любила его. Возможно, если бы я никогда не знала Родерика, этого мне бы показалось достаточным. Но Родерик был в моем сердце. Воспоминания о нем никогда не оставят меня. Я знала, что до конца своих дней буду мечтать о нем.
И все же, мне нравился Жерар.
Я продолжала думать о его предложении.
Как и раньше, я ходила к нему в студию. Там как всегда было множество гостей — одни уходили, другие приходили, шли обычные разговоры. Но они приобретали немного другой оттенок. Постепенно это стало менять общую атмосферу. Я ощущала беспокойство, молодые люди яростно спорили, выясняя несходство взглядов.
— Куда ведет нас император? — спрашивал Роже Ламон. — Он возомнил себя тем, кем был его дядя. Что ж если он не станет осторожнее, он и кончит там же, на острове Святой Елены.
Роже Ламон, ярый антироялист был молод, догматичен и непримирим в своих взглядах.
— Если бы все думали так, как ты, вторая революция нам была бы обеспечена, — отвечал Жерар.
— Я бы освободил Францию от этого Бонапарта, — возражал Роже.
— И привел бы к власти нового Дантона, нового Робеспьера?
— Я бы отдал власть народу.
— Это уже было однажды, помнишь? И что из этого получилось?
— Император — душевнобольной человек, у него навязчивая идея величия Франции.
— Да бросьте, в конце концов все уладится, — говорил Ларе Петерсон. — Вы, французы, любите пошуметь. Пусть они занимаются своим делом, а мы — своим.
— Увы, — напомнил ему Жерар, — это касается нас всех, и их дело — это и наше дело. Мы живем в этой стране, и ее судьба — наша судьба. В стране тяжелое финансовое положение. Отсутствует свобода печати. И, я считаю, император должен проявить сдержанность в этом конфликте с Пруссией.
Так они могли спорить часами. Ларе Петерсон демонстрировал явное отсутствие интереса к теме. Он прерывал их, пытаясь перевести разговор на другую тему. Ларе ассказал о некой мадам де Вермон, заказавшей ему свой портрет.
— Она близка ко двору. Держу пари, что скоро мне будет позировать сама императрица.
Роже Ламон презрительно хмыкнул, и Ларе обратился ко мне:
— Мадам де Вермон увидела ваш портрет и спросила кто его автор. Потом немедленно договорилась со мной, чтобы я писал ее портрет. Так что, видите, моя дорогая Ноэль, это вам я обязан своим успехом.
Я сказала, что безмерно рада оказаться ему хоть чем-то полезной, и думала при этом, как это приятно — вот так сидеть с ними и слушать их разговоры. Я чувствовала свою общность с ними.
Мне нравилась такая жизнь. Смогла бы я навсегда остаться здесь, стать частью этой жизни? Временами мне казалось, что смогла бы, но потом вновь приходили воспоминания. Мне часто снился Родерик, и в этих снах он умолял меня не выходить замуж за кого-то еще, а когда я просыпалась, он как живой стоял у меня перед глазами.
Но он сам женился на Лайзе Феннел. Это означало прощание. Он смирился с судьбой. Должна ли я поступить также?
«Нет, это невозможно. Я не могу этого сделать», — говорила я себе. Потом я шла на рынок, покупала что-то вкусное, приносила в студию, готовила. И спрашивала себя: «Может быть, в этом теперь я должна видеть смысл своей жизни?»
Милый Жерар! Мне так хотелось сделать его счастливым. Я много думала о Марианне. Я не могла поверить, что она могла так безрассудно мчаться на лошади только потому, что была очень расстроена. Я считала ее слишком поверхностной для таких глубоких чувств.
110 
