Последние отзывы

  107  

Лишь отдельные литераторы и критики, писавшие в те годы о Чехове, рассматривали его «тоску по идеалу» как начало внутренне активное, связанное с идейно-творческим преодолением жизни как она есть. Следует выделить отзыв Л. Андреева. «По-видимому, с пьесой А. П. Чехова, — писал он спустя несколько месяцев после опубликования „Трех сестер“, — произошло крупное недоразумение, и, боюсь сказать, виноваты в нем критики, признавшие „Трех сестер“ глубоко пессимистической вещью <…> Тоска о жизни — вот то мощное настроение, которое с начала до конца проникает пьесу и слезами ее героинь поет гимн этой самой жизни. Жить хочется, смертельно, до истомы, до боли жить хочется! — вот основная трагическая мелодия „Трех сестер“» («Курьер», 1901, № 291, 21 октября, подпись: Джемс Линч).

В этом же ряду находится статья Д. Н. Овсянико-Куликовского «А. П. Чехов», которая заканчивается словами: в рассказе Чехова «Ионыч», как и в других произведениях, «руководящей точкой зрения служит мрачный, безотрадный взгляд на человека и на современную жизнь. Но этот взгляд так выражен <…>, что внимательный и вдумчивый читатель чувствует присутствие идеала, его тихое, еще неясное веяние, и вместе с художником устремляет свой умственный взор в туманную даль грядущего, где уже чувствуется бледный рассвет новой жизни» (в его кн. «Вопросы психологии творчества». СПб., 1902, стр. 234. Ср. его же: Наши писатели. I. А. П. Чехов. — «Журнал для всех», 1899, № 2, стр. 138).

Говоря об откликах на творчество Чехова, следует учитывать не только критические работы, но и огромное количество писем к нему, в которых звучал голос демократического читателя — учителя, врача, студента, грамотного рабочего. Здесь ясно высказывалась мысль о преодолении в чеховском творчестве последних лет безнадежно мрачного взгляда на жизнь, о «беспокойном», активно пробуждающем воздействии его книг и пьес (см., например, письма врача П. И. Куркина — Записки ГБЛ, вып. 8; студента Н. Н. Тугаринова — Из архива Чехова). Авторы писем спорят с широко распространенным в те годы представлением о нем как о беспросветном пессимисте.

Во многих работах «тоска по идеалу» характеризуется как тоска безысходная, безнадежная — именно потому, что никаких путей перехода от идеала к действительности нет и быть не может. В этом отношении весьма показательна книга Волжского (А. С. Глинки) «Очерки о Чехове» (СПб., 1903). Исходный момент его рассуждений о Чехове — мысль о несоединимости идеала и «условий его реализации» (стр. 22); Чехов — не просто идеалист, но идеалист пессимистический (стр. 32). Его идеализм «безнадежен».

С положениями книги Волжского перекликается упоминавшийся этюд Ляцкого «А. П. Чехов и его рассказы». Как и Скабичевский, автор полагает, что изображения у Чехова «конкретно-жизненны, но в поражающем большинстве случаев отнюдь не типичны» («Вестник Европы», 1904, № 1, стр. 117). Его герои, интеллигенты, страдают «ущербом нормального чувства», «не живут полной жизнью» (стр. 133). Так возникает мысль о глубоком изначальном пессимизме Чехова. Отсюда, по мнению Ляцкого, и недостатки художественной манеры: «почти протоколизм изложения и полное отсутствие жизненной типичности в изображениях фигур» (там же). Всё это завершается безнадежным выводом о творчестве Чехова — это «только этап для больных, малодушных и отставших, и мы на нем не остановимся долго» (стр. 162).

Критик был не единственным, кто пытался связать с отсутствием ясного и законченного писательского взгляда на жизнь некоторые особенности художественной манеры: ограниченная роль автора в повествовании, протоколизм изложения, импрессионистичность и отрывочность повествования и т. д. Оспаривая это распространенное тогда представление о Чехове-художнике, Овсянико-Куликовский подчеркивал целостность его произведений, единство и стройность композиции, органичность образов (см. его статью «Наши писатели» в «Журнале для всех», 1899, № 3, стр. 270).

Последовательно проведена концепция Чехова-пессимиста в этюде Е. М. де Вогюэ «Антон Чехов» (М., 1902, пер. с франц.). Автор обнаруживает редкое непонимание писателя: по его мнению, «в душе толстовских героев продолжается внутренняя работа, в душе чеховских нет ничего, кроме пустоты» (стр. 30). Философский нигилизм здесь «граничит с полным умственным отупением» (стр. 33). «Россия, как ее созерцает и изображает автор, — это огромный труп, распростертый на снежном саване» (стр. 37–38). Реплики Чебутыкина в финале пьесы «Три сестры»: («Тара… ра… бумбия… Сижу на тумбе я… Всё равно! Всё равно!»), как уверяет Вогюэ, исчерпывают духовное содержание чеховских героев — разного рода Чебутыкиных (стр. 39).

  107