Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
140 
— Вот так. — Волер ткнул пальцем в стоявший на телефонном столике аппарат.
— Он что, через трубку смылся? — несмотря на дурное настроение и серьезность ситуации, Мёллер не сдержал улыбку.
— Есть основания полагать, — начал Волер, и Мёллер отметил, как у него на лице мощно заходили желваки в стиле Дэвида Хасселхоффа, — что он вызвал такси.
Эйстейн на малой скорости проехал по аллее и повернул на мощеную площадь, образовавшую полукруг перед зданием городской тюрьмы Осло. Он припарковал свое такси между двумя машинами задом к пустому парку и Грёнланнслейрет. Сделал полоборота ключом зажигания, так что мотор выключился, но дворники продолжали работать. Немного подождал. Ни на площади, ни в парке ни души. Он бросил взгляд на здание Управления полиции и только потом дернул ручку под рулем. Раздался щелчок, и багажник наполовину открылся.
— Вылезай! — крикнул он и посмотрел в зеркальце.
Автомобиль качнуло. Багажник открылся полностью и тут же снова закрылся. Потом открылась задняя дверца, и в машину протиснулся мужчина. Эйстейн разглядывал промокшего до нитки, замерзшего до костей пассажира в зеркало.
— А видок у тебя до безобразия хорош, Харри.
— Благодарю.
— И одет вроде стильно.
— Не мой размер, зато из коллекции Бьёрна Борга. Одолжи мне свои ботинки.
— Чего?
— Да я там только войлочные туфли нашел в коридоре. Не могу же я в них пойти на встречу с заключенным. Да, кстати, куртку тоже одолжи.
Эйстейн возвел глаза к небу и скинул с себя короткую кожаную куртку.
— Шухера не было, когда ты через оцепление проезжал? — спросил Харри.
— Только по дороге туда. Проверяли, есть ли у меня имя и адрес, куда я везу эти манатки.
— Имя я увидел на дверной табличке.
— На обратном пути они только в салон заглянули и рукой махнули, дескать, проезжай. А через полминуты у них вдруг такой базар в эфире начался — хоть стой, хоть падай. «Всем подразделениям» и все такое прочее.
— Да я вроде кое-что слышал. Тебе известно, Эйстейн, что настраиваться на волну полицейского радио противозаконно?
— Ну, привет! Настраивайся себе на здоровье. Противозаконно слушать его. А я его почти никогда и не слушаю.
Харри развязал шнурки и через спинку кресла бросил войлочные туфли Эйстейну:
— На небесах тебя вознаградят. Если они записали номер и придут к тебе, просто расскажешь, как все было. Что тебя вызвали по мобильному телефону и что пассажир настоял на том, чтобы ехать в багажнике.
— Правда? Так они и поверили.
— Это самые правдивые слова из всех, что я слышал за долгое время.
Харри перевел дыхание и нажал на кнопку звонка. Вообще-то вряд ли он сильно рисковал, но все же неплохо бы знать, с какой скоростью распространяется известие, что он объявлен в розыск. Так или иначе, а полицейские толклись здесь в любое время дня и ночи.
— Да? — услышал он голос в домофоне.
— Старший инспектор Харри Холе, — уверенно представился Харри и, как он надеялся, более или менее ясным взглядом посмотрел в объектив видеокамеры над воротами. — Я к Расколю Баксхету.
— Вас нет в списке.
— Разве? — возразил Харри. — Я просил Беате Лённ позвонить вам и включить меня в список. Сегодня вечером в десять часов. Можете спросить Расколя.
— Приемные часы закончились, так что, если вашего имени нет в списке, звоните завтра в рабочее время.
Харри решил зайти с другого бока:
— Как тебя зовут?
— Бойгсет. Но я не имею права…
— Послушай, Бойгсет. Речь идет о деталях важного дела, и я не могу ждать до завтра. Ты ведь слышал, как машины с включенными сиренами отъезжали вечером от Управления полиции, верно?
— Ну да, но…
— Так что, если не хочешь завтра объяснять журналистам, куда вы задевали список с моим именем, брось свои бюрократические замашки и включи здравый смысл. Тем более что кнопка прямо перед тобой, Бойгсет.
Харри уставился в пустой глазок видеокамеры. Тысяча один, тысяча два. Замок зажужжал.
Когда Харри вошел в камеру, Расколь сидел на стуле.
— Спасибо, что подтвердил договоренность о встрече, — сказал Харри и огляделся в небольшом — четыре на два метра — помещении. Кровать, стол, два шкафчика, несколько книг. Ни радио, ни журналов, никаких личных вещей, голые стены.
— Предпочитаю жить в таких условиях, — сказал Расколь, словно бы в ответ на его мысли. — Обостряет ум.
140 
