2

Революцию Мандельштам встретил вполне сложившимся и уже, хотя и в узком кругу, известным поэтом.

(Душа его была полна всем, что свершилось).

Мандельштам одним из первых стал писать стихи на гражданские темы. Революция была для него огромным событием, и слово народ не случайно фигурирует в его стихах.

Особенно часто я встречалась с Мандельштамом в 1917-18 гг., когда жила на Выборгской у Срезневских (Боткинская, 9) – не в сумасшедшем доме, а в квартире старшего врача Вяч. Вяч. Срезневского, мужа моей подруги Валерии Сергеевны.

Мандельштам часто заходил за мной, и мы ехали на извозчике по невероятным ухабам революционной зимы, среди знаменитых костров, которые горели чуть ли не до мая, слушая неизвестно откуда несущуюся ружейную трескотню. Так мы ездили на выступления в Академию Художеств, где происходили вечера в пользу раненых и где мы оба несколько раз выступали. Был со мной О. Э. на концерте Бутомо-Незвановой в Консерватории, где она пела Шуберта (см. «Нам пели Шуберта…»). К этому времени относятся все обращенные ко мне стихи: «Я не искал в цветущие мгновенья…» (декабрь 1917 г.), «Твое чудесное произношенье…»; ко мне относится странное, отчасти сбывшееся предсказание:

• Когда-нибудь в столице шалой,
• На диком празднике у берега Невы,
• Под звуки омерзительного бала
• Сорвут платок с прекрасной головы…

А следующее – «Что поют часы-кузнечик (это мы вместе топили печку; у меня жар – я мерю температуру). // Лихорадка шелестит, // И шуршит сухая печка, // Это красный шелк горит…»

Кроме того, ко мне в разное время обращены четыре четверостишия:

1. «Вы хотите быть игрушечной…» (1911 г.).

2. «Черты лица искажены…» (10-е годы).

3. «Привыкают к пчеловоду пчелы…» (30-е годы).

4. «Знакомства нашего на склоне…» (30-е годы).

После некоторых колебаний решаюсь вспомнить в этих записках, что мне пришлось объяснить Осипу, что нам не следует так часто встречаться, что это может дать людям материал для превратного толкования наших отношений.

После этого, примерно в марте, Мандельштам исчез. (Однако тогда все вокруг было так раздрызгано, бесформенно, – кто-то исчезал навсегда, кто-то не навсегда, и всем казалось, что они почему-то на периферии, – конечно, не в теперешнем значении этого слова, – а центра-то и не было (наблюдение Лозинского), – что исчезновение Оcипа Эмильевича меня не удивило.

О. М. в 3-м Зачатьевском).

В Москве Мандельштам становится постоянным сотрудником «Знамени труда». Таинственное стихотворение «Телефон», возможно, относится к этому времени:

• На этом диком страшном свете
• Ты, друг полночных похорон,
• В высоком строгом кабинете
• Самоубийцы – телефон!

• Асфальта черные озера
• Изрыты яростью копыт,
• И скоро будет солнце: скоро
• Безумный петел прокричит.

• А там дубовая Валгалла
• И старый пиршественный сон;
• Судьба велела, ночь решала.
• Когда проснулся телефон.

• Весь воздух выпили тяжелые портьеры,
• На театральной площади темно,
• Звонок – и закружились сферы:
• Самоубийство решено.

• Куда бежать от жизни гулкой,
• От этой каменной уйти?
• Молчи, проклятая шкатулка!
• На дне морском цветет: прости!

• И только голос, голос-птица
• Летит на пиршественный сон.
• Ты – избавленье и зарница
• Самоубийства – телефон!

Москва. Июнь 1978

  125