Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
19 
Несколько недель в Нортвуде царила паника. Булочная, хозяйственный, кофейня, фруктовая палатка, два кафе, шесть ресторанов, три парикмахерских и пара дюжин других магазинов, в том числе, конечно, и «Гэп», стали закрываться задолго до темноты. Исключение составили разве что продуктовые магазины сети «Уайт Хен», всегда работающие допоздна. Многие горожане начали встречать своих жен, работающих за пределами города, на вокзале — их машины каждый вечер выстраивались в длиннющую очередь вдоль путей. В Нортвуде усилили наряды полиции, даже пригласили офицеров из близлежащих городов. Для подростков младше восемнадцати был введен комендантский час. Тележурналисты из Чикаго и Милуоки какое-то время стояли лагерем на Мейн-стрит (продюсеры новостей посчитали, что Оук-стрит, на которой располагался тот самый «Гэп», а еще магазин ковров, парковка и помещение для гражданских панихид, была недостаточно интересна «с точки зрения картинки», поэтому съемки репортажей проводились за углом, где было больше пешеходов и «чувствовалось старомодное изящество города»), но, как оказалось, если каждый вечер сообщать о том, что сообщить пока нечего, то очень скоро интерес к подобным репортажам падает, так что в один прекрасный день телебригады исчезли и всем скопом ринулись освещать внезапную смерть баскетболиста одной местной команды от аневризмы прямо во время тренировки.
Со временем жизнь вернулась в обычную колею. К весне об Анне Кэт не то чтобы забыли — школьная команда по софтболу сделала на форме нашивку «АК», на место секретаря студенческого совета пришлось назначить новую девочку, Дебби Фуллер, школьный ежегодник вышел с цветным посвящением на три страницы, так что имя Анны Кэт продолжало оставаться на слуху у школьной общественности, — но с улиц Нортвуда исчез страх. Некий жуткий чужак совершил здесь убийство; спокойствие Нортвуда было нарушено, и люди старались теперь его восстановить. Какое-то время город скорбел, но вот уже жителям, как тому чужаку, пришла пора двигаться дальше.
11
Дэвис выписал жене слишком много лекарств. Иногда, когда он чувствовал, что ему самому не мешало бы что-нибудь принять — а это случалось довольно часто, — он брал пару таблеток из коричневого пузырька на полочке в ванной жены, проводил рукой по шраму на животе и глотал, запивая капсулы виски. На крышке пузырька красовалось издевательски хвастливое обещание: благодаря какому-то там особому механизму ваш ребенок будет в безопасности. Иногда он присаживался на закрытый унитаз и, крутя стакан с кубиками льда между ладоней, думал, а не развилась ли у них с Джеки зависимость от всех этих препаратов, но в один из таких дней решил, что если и развилась — нестрашно.
Джеки почти совсем перестала смеяться. Дэвис всегда был немногословен — теперь эта черта заметно усилилась. «Мы совсем перестали заниматься любовью», — сказала Джеки как-то за ужином, состоявшим из холодного цыпленка и купленного в супермаркете вина (запасы по-настоящему хорошего вина, что хранились у них в подвале, давно иссякли и больше не пополнялись). Дэвис согласно кивнул, но промолчал.
Выработанные годами привычки, от которых ни он, ни она никогда не отступали, позволяли день за днем обходиться без всяких разговоров: Дэвис запирал двери перед сном и первым вставал по утрам; Джеки оплачивала коммунальные счета; Дэвис каждый понедельник перед работой выносил на обочину мешки с пищевыми отходами и мусором; Джеки закупала продукты по средам; Дэвис следил за тем, чтобы баки в машинах, и его, и жены, были заполнены не менее чем на четверть; Джеки два раза в неделю забирала вещи из прачечной и химчистки и меняла простыни каждый четверг.
Бывали моменты, когда они все-таки разговаривали, зачастую в состоянии опьянения или одурманенные лекарствами, и тогда слова складывались в ожесточенные, полные безнадежности фразы:
— Боже, Джеки, неужели я так уж много прошу? Разве я вообще когда-нибудь просил тебя о чем-то? Черт возьми, мне так немного надо, но ты не готова дать мне даже этого!
— Ты ни о чем не просишь, Дэвис. Ты ни о чем меня не просишь и ничего мне не даешь. Честное слово, так нельзя! Это же не по-человечески — жить так!
Президент старших классов нортвудской школы, худенький парнишка по имени Марк Кампанья, занес им ежегодник Анны Кэт — она же заказывала ежегодник; на альбоме золотыми буквами было вытиснено ее имя. Марк рассказал, что он обошел всех ребят из ее класса, и они что-нибудь написали в альбоме, все до единого. Уж он постарался никого не упустить, даже целую неделю выносил складной столик и садился напротив входа в буфет на перемене перед пятым уроком, чтобы поймать тех, кто не попался ему в коридоре. Дэвис и Джеки поблагодарили его от всей души, но Дэвис чувствовал, что пока не готов прочесть эти записи — сентиментально-тоскливые и мелодраматичные излияния подростков, — поэтому альбом они поставили на полку рядом с остальными ежегодниками и пообещали друг другу, что прочтут его в следующем году в день ее рождения. Джеки прочла его от корки до корки на следующий же день.
19 
